Страшные истории и мистические истории

«Птнц. Пдвл.» – громогласно сообщает стена. Я не обращаю внимания. Меня эта запись не касается, а те, кого касается, наверняка уже в курсе.
Один поворот. Второй. Третий. Мимо дверей и сквозь них. За две ночи я исходила подземелье вдоль и поперёк, посидела в самых потайных закутках, проверила все тайники. Чужие, о которых знала, и свои. Всё без толку. Лес не приходит. Он может подолгу стоять за ближайшим углом и дразнить своими звуками и запахами, чтобы исчезнуть, как только я подойду достаточно близко.
Лес капризен, как ребёнок. В Лабиринт можно войти в любое время суток, в Лес же – только во время заката и перед рассветом (хотя бывают исключения из правил). В это время открывается своего рода трещина между мирами, которая для разных людей заканчивается по-разному. Лес не любит торопливых. Зато очень любит красть время. Бывает, войдёшь в него на закате, погуляешь несколько минут, а выйдешь в обед. Через пару дней.
Лес – единственная часть Лабиринта, куда сложно попасть даже Проводникам. Но у меня отродясь не было таких проблем, я всегда спокойно входила туда и так же легко выходила. Так в чём же дело? Эти ночи, что, какие-то особенные?
Наконец, солнце окончательно прячется за горизонт, и я перехожу на шаг. Опять не успела. Сзади раздаются шаги, и становится ясно почему.
– Вот из-за таких как ты, некоторые и ищут Лес по нескольку лет.
Мёд останавливается, прячет руки в сквозной карман толстовки, прислоняется к стене и исчезает.
– Извини, Арши, – говорит стена. Если не знать, что там кто-то есть, то и не узнаешь. Сразу понятно, чему Мёд посвятил своё детство. – Я бы не стал просто так отвлекать.
Что-то нужно. Мёд не подлизывается – с некоторых пор он действительно вежливый и с некоторых пор ему действительно неудобно просить меня о чём бы то ни было. Но без этого «чего-то» ему, похоже, не обойтись, потому что иначе он бы попросил кого-нибудь из своих. Я Мёда почти не вижу, но знаю, что он сильнее кутается в свою толстовку, натягивает капюшон по самый нос и прячет руки глубже в карман. Ему нужно что-то для своих коктейлей. Что-то, путь к чему опасен, поэтому он не хочет просить меня достать это.
– Мох закончился? – спрашиваю я.
Мёд кивает:
– Видишь, какая ты умная, – в его голосе отражается улыбка.
Мёду действительно не обойтись без белого мха. Он измельчает его в пыль и добавляет одну или две щепотки в некоторые свои коктейли, чтобы потребитель наверняка перешагнул и перешагнул полностью, а не как большинство Путешественников. Но найти белый мох можно только в глубине Леса. В опасной глубине опасного Леса. Настолько глубоко, что туда не проникает даже солнечный свет.
Мёд ждёт. Он поймёт, если я откажу. Огорчится, но поймёт. А потом отправит туда кого-нибудь из Подполья, и сказка закончится стандартным «больше никто никогда не видел». Мёд и сам это знает.
– Я попробую, – говорю я и протягиваю Мёду руку.
Он вытаскивает из кармана мешочек, сложенный как минимум втрое, и вручает меня. Случайно касается моей ладони. И поспешно отдёргивает руку. Но я уже почувствовала, насколько холодные у Мёда пальцы, и схватила его за запястье.
– Выйди на свет, – задумывалось настойчивой просьбой, а прозвучало приказом.
Он отлепляется от стены и с явной неохотой выходит из тени. Я одним движением сдёргиваю с друга капюшон и едва успеваю прикусить язык, чтобы сдержать поток ругательств. Сейчас Мёд похож на оживший труп больше, чем когда-либо. Ввалившиеся щёки, огромные синяки под глазами, бледная-бледная кожа и едва ли не синие губы. И в довершение всего ледяные пальцы. Как он ещё на ногах держится?
Парень опускает глаза. Я скрещиваю руки на груди. Этот разговор я заводила уже не раз. И не два. И даже не три. Мёда хватало самое большее на полгода, а потом начиналось опять.
– Угадай с трёх раз, – тихо предлагаю я, – что я сейчас скажу.
Он прячет руки в карман чуть ли не по локоть.
– «Завязывай с наркотой, Мёд, а то опять доиграешься», – цитирует дословно, даже подражая моему голосу и интонациям. – Я знаю.
Знает он!
– Тогда какого чёрта?
И тут его прорывает:
– Тебе легко говорить, Арши! Ты Проводник, у тебя никогда не было с этим проблем – уходишь и возвращаешься, как пожелаешь. – Мёд не кричит, он почти шепчет, а в его голосе с каждым словом всё отчётливей проступают истеричные нотки. – А мне нужно его увидеть, понимаешь? Хотя бы...
Он замолкает. В этот раз раньше, чем обычно. Мельком смотрит мне в лицо – но только не в глаза – и уже не заметно, что секунду назад он был на грани срыва. Проводит рукой по волосам:
– Извини. Если ты можешь, а я нет, значит, так надо. Не мы выбираем, кому быть Проводником, а кому полжизни травиться собственными коктейлями ради пары секунд недоступного счастья.
В такие моменты я готова расстаться со своим даром, чтобы подарить Мёду эти пару секунд. Но если бы всё было так просто!
– А попросить помочь? – спрашиваю, заранее зная ответ.
Сотни раз, после каждого срыва, я предлагала ему свою помощь, но ему, видите ли, «неудобно». А вливать в себя настойки самыми разными способами, а потом выворачиваться наизнанку в ванной – удобно! Мёд качает головой и молчит.
Я вздыхаю:
– Если я ещё раз узнаю – а я узнаю, – то следующую Ночь Гостей ты проведёшь, выслушивая лекцию о вреде наркотиков.
Ненужно объяснять, почему именно Ночь Гостей. Он сам знает, кто эту лекцию будет читать. Но продолжает вяло защищаться, скорее для вида:
– Это не наркотики, а вспомогательные средства.
– Ты меня понял?
Мёд натягивает капюшон:
– Понял.
Шагов не слышно, но я знаю, что он ушёл. И мне пора. Серый, наверное, извёлся. Он знает, что по ночам я иногда люблю погулять по Лабиринту, но это его не успокаивает.
Ветер. Слабое, едва уловимое движение воздуха. Шелест листьев. Шёпот травы. Я останавливаюсь и прислушиваюсь. Тихое, очень тихое журчание воды где-то вдалеке. Звуки Леса. Звуки Леса, за которыми я гоняюсь уже целую неделю. Темнота коридора становится немного светлей. Я закрываю глаза и осторожно заворачиваю за угол, надеясь, что на этот раз Лес от меня не сбежит.
Нога становится на колючую, но мягкую траву. Где-то совсем рядом взлетает птица. Я опускаюсь на лапы и бегу, распугивая мелких зверьков и насекомых. На нос падает тяжёлая капля. Потом ещё одна на загривок. Скоро дождь уже барабанит по листве сравнительно редких деревьев и по траве.
Ветер ерошит мою шерсть и приносит свежие запахи. Я даже не стараюсь их различить. Просто бегу вперёд. Бегу и слушаю звуки оживающей природы. Я слышу каплю, падающую с потревоженной какой-то живностью ветки, раньше, чем она падает мне на загривок. Я слышу трепет крыльев и пение маленьких пташек в кронах самых высоких деревьев. Слышу, как где-то неподалёку белка перепрыгивает с ветки на ветку. Лезть за ней сейчас не хочется, но если прыгунья окажется совсем близко, скорость её не спасёт. Я быстрее.
Лёгкий ветерок снова шевелит листья у меня над головой и снова приносит слабый запах. На этот раз я принюхиваюсь. Кровь. Листья продолжают перешёптываться, а я бегу на запах, поднимая из высокой травы тучи насекомых. Останавливаюсь, только когда от аромата начинает кружиться голова. Совсем чуть-чуть, но неспроста. Делаю ещё пару осторожных шагов и наступаю на нечто небольшое, но противно чавкнувшее. Убираю лапу и руками разгребаю траву. Вот она. Ворона. Шея свёрнута, тело искромсано так, что мама не горюй, из хвоста выдернуто несколько перьев. Не буду её трогать. Оставлю здесь – мне эта падаль ни к чему, а кому-то может спасти жизнь.
Дальше иду на своих двоих, благо осталось немного – лунный свет пробивается сквозь листву всё реже, а деревья-призраки попадаются чаще. Поначалу белые островки почти не светятся, но чем дальше я ухожу от границы, тем больше деревьев излучают мягкий белёсый свет. Становится немного не по себе. Стараясь смотреть по сторонам как можно реже, я ножом соскабливаю со ствола верхний слой мха и ссыпаю его в мешочек Мёда. Делаю вид, что не замечаю, как под остатками белого налёта мерно вздымается и опадает кора. Я не люблю ходить в эту часть Леса. Никто не любит.
На моё плечо опускается тяжёлая ветка с кряжистыми сучьями-пальцами. Её нужно стряхнуть и бежать отсюда со всех ног и лап. Я это понимаю и не двигаюсь с места. Дерево, которое, я уверена, было от меня метрах в пяти, стало ближе, ещё чуть-чуть и я смогу дотянуться до него рукой. Из-под его коры-кожи выступают толстые вены, а ствол становится шире-уже в такт дыханию. Могут ли деревья дышать? А перемещаться? Почему-то вспоминается урок биологии в пятом или шестом классе и голос Птички, вещающий, что «неспособность к передвижению является одной из отличительных особенностей растений от животных и человека». Неспособность?
Корни дерева поднимаются из-под земли, и перебирая ими, как гигантский паук лапами, оно подбирается ещё ближе ко мне. Не люблю пауков. Уважаю, но не люблю. Чувствую, как по запястьям ползут толстые нити плюща. Дерево разевает дупло-рот, а я продолжаю огромными глазами смотреть на его ветви, до жути похожие на длинные жилистые руки, и сучья и листья – тонкие крючковатые пальцы. За спиной у меня стоит такое же нечто и крепко держит меня за плечи и запястья. Вся глубь Леса наполнена такими древесными пауками. Это их жилище, нора, если угодно. Поэтому сюда редко кто ходит и ещё реже – возвращается. Но я делала это десятки, если не сотни, раз, и ещё ни разу не разбудила пауков своим присутствием.
Мораль сей басни такова: не суйся в чащу Леса, коли не зверь, а коли зверь, не суйся человеком.
Да, в моём положении только шутить. Ближе ко мне подползли с десяток пауков. Ещё немного, и подберутся остальные. Дупло-рот уже заняло полствола, а я всё ещё стою и смотрю. Завораживает, на самом деле.
Не знаю, чем бы всё это кончилось, но где-то вдалеке раздаётся лай и подвывания, и ужасная иллюзия разрушается. Пауки отвлекаются от своей жертвы, и я получаю чудесную возможность спастись. Зубами и когтями рву плющ на лапах, и тут снова слышу вой, на этот раз гораздо ближе. Инстинктивно отвечаю. И не успеваю даже пожалеть об этом, как понимаю, что на своих двоих я убегу быстрее, чем на своих же четырёх, потому что пауки всё-таки успели ко мне присосаться. Да, моя метаморфоза разрушила связь, но сил на это ушло немерено.
Встаю на ноги и несусь во весь опор как можно дальше от норы пауков. Громкий призывный вой раздаётся со всех сторон. Сердце уходит в пятки. Хороша ночка, ничего не скажешь! Для полного счастья мне не хватает только выйти не в Приют, а в Особняк перед рассветом. Продолжаю бежать, пока сквозь крону над головой не начинает просачиваться лунный свет. Здесь вероятность того, что моё бездыханное тело найдут, немного выше, чем в чаще. Возвращаться сейчас в Приют – значит привести туда и гончих. А за это мне никто «спасибо» не скажет. Похоже, ночь только начинается.
Останавливаюсь передохнуть. Прислоняюсь спиной к дереву и делаю несколько глубоких вдохов. За моей спиной хрустит ветка. Я успеваю только поднять глаза, и тут же застываю на месте. Десятка два горящих огоньков смотрят прямо на меня. Медленно, без резких движений – вдруг получится? – делаю два шага назад. Одна из гончих – наверное, вожак – прыгает на меня. Не получилось. Меня отбрасывает к дереву и хорошенько прикладывает об него головой. Искры перед глазами – красивые, конечно, но всё-таки – скрывают от меня второй прыжок твари, и я падаю на траву, снова ударившись головой. Я не сразу понимаю, почему не получается встать, но жизни мне это не продлевает. Всё та же гончая стоит надо мной, прижав задними лапами к земле. С её клыков капает слюна. Меня обдаёт зловонным дыханием. Янтарные глаза животного неумолимо приближаются к моему лицу. Нож выпал у меня из кармана при первом же ударе, так что защищаться мне не чем. Здравствуйте, госпожа Смерть! Как долго я от вас бегаю? Год? Два? Больше?
Пока я борюсь с паникой, мои пальцы нащупывают металлическую пряжку ремня. Как можно быстрее расстегиваю её и наматываю ремень на кулак. Не знаю, то ли гончая не замечает этого, то ли просто не обращает внимания. В любом случае, я умудряюсь стегнуть её ремнём по глазам. Животное издаёт звук – что-то среднее между визгом и воем – и отпрыгивает назад. Извините, Госпожа, но я люблю бегать.
Пока твари не пришли в себя, забираюсь на ближайшее дерево. Обычно я делаю это быстрее, но левая нога болью отзывается на каждую мою попытку упереться ею о ствол. Встав на толстую ветку, возвращаю ремень на место. Стая окружает меня плотным кольцом, так что путь вниз мне заказан. Хорошо, что деревья в этой части Леса растут близко друг к другу и их ветви соприкасаются. Я кричу гончим пару нехороших слов, зля их ещё сильнее, и перебираюсь на другое дерево. Потом ещё раз. И ещё. Звери следуют за мной. Не дай бог, какая-нибудь ветка не выдержит, и я свалюсь!
Таким манером я вожу гончих по Лесу до самого рассвета. Эта ночь тянется слишком долго, а когда заря, наконец (!), окрашивает небо в разные оттенки жёлтого и оранжевого, я уже не чувствую своего тела и готова отдаться на растерзание преследователям. Но они с разочарованным ворчанием уходят, едва солнце появляется из-за горизонта. Ноги подкашиваются, и я падаю. Пролетаю вниз пару «этажей», пока не заставляю себя ухватиться за ветку и подтянуться на ней. Словами не передать те чувства, когда всю ночь скакала по деревьям, а сейчас лежишь на такой удобной ветке. Эти чувства достигают предела и вырываются из меня смехом сумасшедшего.
Не знаю, как долго я старюсь не заснуть прямо на дереве, но надо возвращаться в Приют. Несмотря на полное отсутствие сил и настоящий бунт организма, я спускаюсь на землю. Вернее, сваливаюсь. Трава такая мягкая, а я так устала скакать... по деревь... ям...

Просыпаюсь я от яркого света, бьющего прямо в глаза. Со стоном переворачиваюсь на спину и обнимаю одну подушку. Болит всё. Голова, спина, руки, но особенно левая нога. Такое чувство, будто на мне всю ночь танцевали чечётку. Хотя да, танцевали.
Судя по относительной тишине за окном, в Приюте сейчас завтракают. Или обедают. И мне лучше вставать, потому что поспать уже всё равно не получится. Вернувшись из столовой, Свора решит, что «сон хорош в малых количествах», как говаривал Кот, и начнёт меня будить. А у нас самый нормальный способ кого-то поднять, это закидать чем попало. Поэтому спать днём в Логове себе дороже.
Вижу на спинке кровати джинсы и кофту. Ботинки стоят рядом. Как можно быстрее переодеваюсь, в процессе замечая отсутствие в кармане мешочка со мхом. Надеюсь, Мёд его забрал, а не я потеряла в Лесу.
Со скрипом открывается входная дверь. В прихожей раздаются прихрамывающие шаги Серого. Я успеваю сесть обратно на кровать, прежде чем он входит в спальню. Закрывает за собой дверь, прислоняется плечом к шкафу рядом с входом.
– Я знаю, что я чокнутая, Серый... – начинаю я, но он не даёт мне договорить:
– Нет, Арши, – ему стоит огромных усилий не сорваться на крик, – ты не просто чокнутая. Ты больная на всю голову, шибанутая с не знаю какой силой! Обо что ты в детстве так ударилась, что не понимаешь, чем чревата ночь в компании гончих?
Я ложусь на спину и закидываю ногу на ногу, а руками цепляюсь за прутья спинки кровати. Хромой рвёт и мечет ещё минуты две, если не больше. Красноречиво рассуждает о том, на сколько кусочков меня могли порвать гончие, и как долго Своре пришлось бы собирать меня по всему Лесу, разумеется, если бы было что собирать, а то ведь могли остаться только «рожки да ножки», причём рожек осталось бы больше, чем ножек, потому что ногу я умудрилась разодрать в кровь, а запах крови привлекает хищников лучше чего бы то ни было ещё... Я начинаю опасаться, что завтрак закончится раньше, чем Серый иссякнет, но чем дальше, тем спокойнее становится его голос, а взгляд перестал метать молнии ещё в середине тирады. Наконец, Серый говорит:
– В следующий раз, если тебя не прикончат гончие, это сделаю я, – и садится там же, где стоял, давая понять, что закончил.
Я выдерживаю паузу и спрашиваю:
– У меня в кармане был мешочек со мхом...
– Мёд забрал ещё в Лесу.
Облегчённо выдыхаю. Теперь мне не придётся прочёсывать весь Лес.
Со стороны столовой приближается лавина кричащих, разговаривающих и смеющихся голосов. Хотя по пути к нашему домику она заметно редеет, тише от этого почти не становится. Снова открывается входная дверь, потом дверь в спальню, и в комнату вваливается настоящая толпа, едва не затоптав Серого. Я успеваю только сесть, как ребята подлетают ко мне, наперебой выкрикивая, надо полагать, приветствия. Даже не пытаюсь разобрать слова. Общий настрой понятен – все рады меня видеть. Я их тоже. Первым ко мне подбирается Кот. Я понимаю это раньше, чем вижу его. Уйма бус из подручных материалов: сухих семян, ореховых скорлупок, шелухи от семечек, косточек маленьких животных, корешков причудливой формы и т.д. – побрякивают, когда он с разбега прыгает на то место, где секунду назад были мои ноги. Остальные посетители, не переставая галдеть, рассаживаются везде, на всех вертикальных поверхностях, способных выдержать вес подростка. На пол, на кровати, на тумбочки, на подоконник.
Кот зажмуривается и оглушительно визжит. Все – и я в том числе – зажимают уши ладонями или подушками, чтобы хоть как-то защитить барабанные перепонки. Вор отбирает у кого-то подушку и на пару с Эльфом пытается заткнуть ею Кота. Тот начинает отбиваться, но замолкает. В итоге «затыкатели» отходят от «затыкаемого» со следами его ногтей и зубов на руках по самые плечи. Зато наступает тишина.
– Привет, – невинно улыбается Кот, сидящий на моей кровати, как на лошади. – Как дела?
Смеюсь:
– Какие дела, Кот? Я только проснулась.
– Да? – поднимает брови Ворон. – Тогда мы вовремя.
Не сомневаюсь, они пришли бы, даже если бы я спала. С той лишь разницей, что им пришлось бы меня расталкивать.
– Я бы всё равно проснулась от такого ора.
Ребята дружно напускают на себя виноватый вид. Кого, спрашивается, обманывают? После пары «извиняющихся» секунд у Кота в глазах включаются яркие самодовольные лампочки:
– Угадай, кто собрал СГ, чтобы вытаскивать нашу спящую красавицу из Леса?
Под соседней кроватью фыркает Вор:
– Собрал! Нет чтобы написать на стенах! Надо встать посреди Деревни и заорать!
– А может, вы дрыхли? – не унимается Кот. – Кто ж во сне стены читает?
– Поспишь с вами! – ворчит Эльф и демонстративно зевает во все гланды, свешиваясь с кровати Вора на пол. – Одна решила заночевать в компании гончих, другой сорвался её искать, третий концерт устроил...
Договорить ему не даёт Лис:
– Надо было видеть, как Серый рвался тебя спасать! Еле отговорили.
– Отговорили? – передразнивает Серый. – На чердаке закрыли.
– Ни одной не оставил, гад! – стонет Бегун, имея в виду, конечно, семечки, припрятанные под одной из половых досок нашего чердака.
Серый закатывает глаза, а я почти чувствую его мысли: «В следующий раз не будете запирать своего товарища».
– Как нога? – спрашивает откуда-то снизу едва слышный голос.
Мне нужен целый удар сердца, чтобы найти его обладателя среди сидящих на полу. Тихий примостился, скрестив ноги и ссутулившись, между Бегуном и Вороном. Улыбаюсь:
– Почти не болит. Спасибо.
На лице Тихого мелькает улыбка. Если не знать, как он улыбается, этого можно и не заметить. Я знаю, ему приятно, когда его работу ценят. Мало кто скажет «спасибо» за убранную с кровати шелуху от семечек или поданную колоду карт. Ещё меньше людей, которые получат ответ. Тем не менее, Тихий отлично чувствует, как к нему относятся. Он видит благодарность раньше, чем ты скажешь хоть слово; чувствует презрение до того, как увидит его в твоих глазах; ощущает жалость прежде, чем поймает твой взгляд.
Дальше мы только разговариваем, смеёмся, играем в карты и грызём семечки. Пока не заходит Цербер, узнать, «чего дымим». Он часто так говорит, комментируя наши посиделки и имея в виду шум. К тому времени комната выглядит так, словно в ней не убирали уже лет десять. Постели разворочены, повсюду шелуха от семечек и следы от ботинок. Конечно, ребята старались не сильно загрязнять помещение, но... это же мы. Худо-бедно прибрав за собой, все расходятся по своим делам.
Медовар, поймав мой взгляд, пытается улыбнуться. Я замечаю, что он уже не такой бледный, как вчера, и круги под глазами стали меньше. Он кивает, отвечая на мой невысказанный вопрос, и быстро отводит глаза в ответ на другой. Да, бросил. Да, забрал, извини за неприятности. И выходит одним из последних.
Вся Свора, Цербер и Тихий остаются приводить комнату в божеский вид. Но сначала Цербер выводит меня в прихожую, долго-долго изучает моё лицо, и наконец спрашивает:
– Всё нормально?
– Всё болит, – отвечаю я.
Он усмехается одними губами. Кивает. И пропускает меня в комнату к остальным.