Разум просыпался неохотно. Первым появилось ощущение чего-то мягкого под головой, потом боль в затёкшем теле. Я тихо застонала от неприятных ощущений и с трудом открыла глаза. В поле зрения сразу попало чьё-то встревоженное лицо и знакомый голос с тревогой спросил:
- Мари, как ты? На что другой голос чуть язвительным, но добрым тоном сразу же ответил:
- А ты как думаешь? Несладко ей пришлось.
Смысл сказанных ими слов не доходил до меня. Точнее, доходил, но очень медленно, будто мой разум не мог всё это осмыслить и пропускал звуки по капле. И вдруг я вспомнила: страх и отчаяние, непонимание и ярость, желание убить... и мягкий, до боли знакомый голос. Резко заболела голова. Встревоженное лицо Эрика всё ещё нависало надо мной и между сошедшихся на переносице бровей пролегла забавная складка. Чуть шевеля непослушными губами, я прошептала-прохрипела:
- Пить.
И к моему рту заботливая рука поднесла стакан с водой, приятно пахнувшей лесной мятой. Это было такое забытое ощущение. Мама поила меня мятной водой в детстве, когда я болела. А потом мы сидели вместе на кровати, она держала меня на коленях и тихонько баюкала, напевая мою любимую колыбельную. Её тёплая рука гладила мои волосы, а спокойный и такой тёплый голос нашёптывал, что всё будет хорошо. Но сейчас всё было не так. Не было ни колыбельной, ни тихого маминого голоса... ни самой мамы. "И точно. Мама умерла. Так сказала Гильомета". И тут пришло осознание того, что я чуть не натворила. Я резко села на кровати и хотя голова сразу же закружилась, не обратила на это особого внимания. Рука со стаканом исчезла. В голове моей крутился и не давал покоя один вопрос:
- Эрик, где Гильомета? - и сразу же другой. - Эрик, я... я её убила? - Голос сорвался на хрип.
- Да здесь я, здесь. Куда же я денусь? Но об стол, конечно, было больно.
- Мари, как ты? На что другой голос чуть язвительным, но добрым тоном сразу же ответил:
- А ты как думаешь? Несладко ей пришлось.
Смысл сказанных ими слов не доходил до меня. Точнее, доходил, но очень медленно, будто мой разум не мог всё это осмыслить и пропускал звуки по капле. И вдруг я вспомнила: страх и отчаяние, непонимание и ярость, желание убить... и мягкий, до боли знакомый голос. Резко заболела голова. Встревоженное лицо Эрика всё ещё нависало надо мной и между сошедшихся на переносице бровей пролегла забавная складка. Чуть шевеля непослушными губами, я прошептала-прохрипела:
- Пить.
И к моему рту заботливая рука поднесла стакан с водой, приятно пахнувшей лесной мятой. Это было такое забытое ощущение. Мама поила меня мятной водой в детстве, когда я болела. А потом мы сидели вместе на кровати, она держала меня на коленях и тихонько баюкала, напевая мою любимую колыбельную. Её тёплая рука гладила мои волосы, а спокойный и такой тёплый голос нашёптывал, что всё будет хорошо. Но сейчас всё было не так. Не было ни колыбельной, ни тихого маминого голоса... ни самой мамы. "И точно. Мама умерла. Так сказала Гильомета". И тут пришло осознание того, что я чуть не натворила. Я резко села на кровати и хотя голова сразу же закружилась, не обратила на это особого внимания. Рука со стаканом исчезла. В голове моей крутился и не давал покоя один вопрос:
- Эрик, где Гильомета? - и сразу же другой. - Эрик, я... я её убила? - Голос сорвался на хрип.
- Да здесь я, здесь. Куда же я денусь? Но об стол, конечно, было больно.