Страшные истории и мистические истории

Игнатий тряхнул головой, отгоняя воспоминания.
- Уснёшь тут! Когда из глубин памяти подмигивает одна странная история. Случай из практики. Еще времен кибицовской ординатуры.
- Поделишься?
- Да ну, там сумбур какой-то. Я тогда был молодым и глупым...
- Как сейчас?
- Светлана!
- Игнатий?
- Ничего не имею против своего имени. Просто история долгая, а мы уже приехали.
Машина затормозила у перекрытой воротами арки.
- А у тебя сон в каком глазу? - спросила Озёрская, высунувшись в окно и помахав в закрепленную на стене камеру. Створки стали медленно разъезжаться.
- Ни в одном.
- Вот и я о том же. Заезжай. Вот здесь можешь припарковаться.
- Сама же говорила, что я плохой рассказчик. Не сильно-то ты спешишь домой.
- А ты думаешь, мне там дадут отдохнуть? Это же семейство дятлов со стальными клювами. Мужа надо собрать в командировку, и это целый ритуал. При этом он постоянно напоминает, что его-то за границу выпускают! Дочурка вот тоже - рассорилась с очередным, прибежала. Выносит мозги каждый вечер. И с каждым разом такие вот каникулы в родительском доме у неё всё дольше и дольше. Черта с два выгонишь. Звезда умная. Поздний ребенок, мать её, то есть меня грешную. А ты что уши развесил?! Рассказывай давай про свой случай.

Российский государственный медицинский университет
Пятнадцать лет назад

Практикант Аннушкин неловким движением поставил диктофон на паузу и с опаской посмотрел на Кибица. Профессор не спешил бросать тонущему практиканту спасательный круг наводящих вопросов.
- Лазарь Базираэлевич, тут... - заминка, которая обычно влечет за собой пересдачу. Не в этот раз. Кибиц сам не знал правильного ответа. Потому что не было тут правильных ответов. Вообще ответов не было. Одни вопросы.
- Не торопитесь, Аннушкин. Случай особый. Подбирайте каждое слово. От этого зависит сейчас Ваша дальнейшая судьба.
Выходит, это бы не совсем очередной отчёт по практике. Или бред пациента заинтересовал профессора гораздо больше, чем возможность в очередной раз устроить своему подопечному муштру.
- Я думаю, здесь мы видим...
- Слышим.
- Слышим классический случай отказа от общения через навязчивое повторение. То есть персеверацию.
- Классический?
- По форме, - мгновенно нашёлся Игнатий. - Но не по структуре. Обычно отказ от общения обусловлен расстройством мотивации. Когда субъекту неинтересно взаимодействовать с нами и с окружающим миром. Однако этот пациент демонстрирует заинтересованность и общительность. Персеверация наблюдается только при попытке расспросить о страхах пациента.
- О страхах или о фобиях?
- О страхах. Фобии относятся к конкретным объектам. Фобический объект выбирается произвольно, иррационально, но за ним скрывается вытесненный конфликт. И сам объект предельно конкретен.
- Это я и без Вас знаю, Аннушкин. Но если здесь нет конкретного фобического объекта, почему Вы говорите о страхе, а не о беспредметной тревоге?
- Потому что аффект страха здесь движется по чрезвычайно узкому каналу фантазмов. Пациент боится, что его страх окончательно обретет форму, боится узнать что-то лишнее.
- Это Вы, Аннушкин, боитесь узнать что-то лишнее! А пациенты сами очень детально и тщательно изучают структуру собственного безумия. Именно пациенты пишут нашу науку, а не врачи. Кто Вам сказал, что фобического объекта нет в реальности? Ваш повседневный опыт? Вот ему бы я не доверял ни в коем случае. Не только потому, что этот опыт Ваш. А потому, что этот опыт лежит по эту сторону нормальности. Психотические личности бегут именно от нормальности, от повседневности. Их психическая реальность с беспощадной точностью высвечивает многие скрытые объекты, связи. Ведь что есть Ваша или моя система знаний о мире? Картотека фактов и суждений. А наши подопечные умудрились сложить из карточек мозаику. И господь знает, что такого они там разглядели. Надо только правильно смотреть. Пациент ведь Вам это талдычит на протяжении всего разговора! Ну-ка, включите запись снова.
Никогда еще профессор Кибиц не вступал в дискуссию с практикантами. Этот клинический случай был испытанием на профессиональное мышление. Да бог с ним, с мышлением. Это проверка храбрости: сможешь ли ты погрузиться в мир безумца? И что ты сделаешь, встретив там опровержение рациональной картины мира? Останешься ли лекарем? Или сам станешь безумцем?
Игнатий отмотал кассету к началу и включил запись.
- Здравствуйте.
- Привет, доктор.
- Как Вас зовут?
- Ты же знаешь.
- Это для записи. Если не возражаете, конечно.
- Значит так. Меня зовут Евгений Палыч. И я сношал твою мать.
- Хорошо. Итак, Евгений. Вы знаете, почему Вы здесь?
- За звонки незнакомым людям.
- Да. И Вы осознаете. что это приносило им некоторые неудобства?
- Конечно. Но иначе никак нельзя.
- Почему?
- Ты опух, что ли? Я должен был предупредить их об опасности.
- Люди жаловались, что Вы обзывались и грозили приехать и вступить в половые сношения с их родственниками. Мало похоже на предупреждение об опасности.
- Ну... они не верили мне!
- Прошу Вас, не плачьте. Мы сами можем их предупредить. Нам надо только знать - о чем?
- О картонном человеке.
- О фигурке человека, сделанной из картона?
- Нет, доктор. Никто его не сделал. Он сам по себе был и есть.
- Чем же он страшен?
- Он хочет, чтобы его увидели. И не хочет, чтобы его увидели. Он бегает где-то на самом краю сознания, как белая точка, как бумажный журавлик. Ему нравится, когда его замечают. И не нравится, когда его замечают.
- Остановите, - профессор Кибиц рисовал в блокноте девятую по счету кляксу. - Вас ничего не настораживает?
- Настораживает, - подумав, признался Аннушкин. - Меня вообще многое здесь настораживает. Видно, что пациенту трудно общаться с людьми, но он преодолевает себя. Вся эта телефонная ругань - не более, чем жест бессилия, признание собственной беспомощности перед людским скепсисом. Он любит людей. И ненавидит их. Эту двойственность он вкладывает в образ картонного человека.
- Хм. Признаться, я уж думал, что после многих лет обучения Вы всё-таки стали настоящим специалистом.
- А я не стал?
- Специалистом? Конечно нет. Ведь кто такой специалист? Это деревянный любитель исхоженных троп. Знаток правильных ответов. А Вы больше любите вопросы, чем ответы. И это радует. Любой дипломированный психиатр на Вашем месте попросту поленился изучить эмоциональную сторону мотивов пациента. Чтобы признать за душевнобольным право любить и жертвовать собой... Для этого надо обладать особой смелостью.
- То есть я не провалил практику? Даже несмотря на то, что случилось во время дежурства?
- Да черт с ней, с практикой. Пора бы Вам уже отбросить эти школярские замашки. У Вас, Аннушкин, боевое крещение состоялось, а Вы и не заметили. Насладитесь уже сполна красотой чужого безумия. О формальной стороне вопроса позаботятся нужные люди. Поделитесь своими мыслями, не стесняйтесь. А то надоели все эти шаблонные цитаты из медицинских справочников.
Никогда еще профессор Кибиц не был так откровенен со своими учениками. Более того, он сам и требовал от них выдавать в ответ именно "шаблонные цитаты из справочников". Игнатий же часто тянуло от клинической науки куда-то в сторону философии. Лучшие умы из самых разных эпох порой понимали красоту человеческого безумия гораздо глубже, чем ведущие клиницисты.
- Хорошо. Делюсь мыслями, - перевел дух практикант. - Для шизофрении характерно несоответствие содержание бреда и эмоционального фона. Кроме того, система бредовых идей может разрастаться, укрепляться. Но резкая смена "генеральной линии" практически невозможна.
- На самом деле возможна, - перебил профессор. - На поздних этапах психика бредящего больного не справляется с нагрузкой, и целые куски сюжета начинают выпадать из выдуманной реальности. Но, как я понимаю, это не про наш случай?
- Не про наш. Пациент находится в маниакальном состоянии. У него хватило сил отрезать себе часть ноги, не впадая в болевой шок. Все свои звонки он совершал, не обращая внимания на кровоточащую культю.
- И сколько звонков он успел сделать за один вечер?
- Около сотни. Вечером он провел себе ампутацию, всю ночь сидел у телефона и названивал по незнакомым номерам. И если бы случайно не дозвонился в местное РОВД, его бы так и не нашли.
- Поражает, не правда ли? Такое усердие.
- Нет, профессор. Это как раз типично. Я хочу всё же вернуться к смене сюжета и эмоциональному фону. Пациент одержим идеей картонного человека. Он боится собственного творения, и этот страх побуждает к "адекватным" действиям. Его агрессия, звонки, ругань по телефону - всё это напоминает защитный ритуал, как будто это всего лишь невроз. Полная конгруэнтность бреда и аффекта! А ведь наши пациенты обычно рассказывают о своих воображаемых преследователях с легкой улыбкой, располагая к себе и изо всех сил вовлекая собеседника внутрь бредовой реальности. Особенно в маниакальной фазе. "Меня хотят убить родственники, хихихи, ой, какая радость". Наш Вольнов не из таких.
- Да, это Вы верно подметили. Конгруэнтность бреда и эмоционального фона. А если взять его телефонную ругань как отдельный феномен. На копролаллию тянет?
- Не тянет. Его брань занимает вполне конкретное место в процесс общения. Пациент адекватно, с его точки зрения, реагирует на равнодушие собеседников. И удовольствия никакого от произнесения нецензурных слов не получает.
- Вот! Я не ошибался в Вас, Аннушкин. Вы сумели найти в странных действиях больного стержень адекватности. Значит, дальнейший анализ случая имеет смысл. Вот только я так и не увидел смены сюжета. Где она?
- Её трудно заметить. Я это понял скорее на интуитивном уровне. Сначала этот картонный человек был сам по себе, и эту внешнюю угрозу пациент хотел отвести от других людей. Но потом что-то произошло. И тот же самый образ стал внутренним.
- Пациент смог овладеть объектом бреда?
- Не думаю. Он скорее смирился с его существованием.
- Тогда где же тут смена сюжета?
- Пациент из наблюдателя стал созерцателем.
Профессор Кибиц посмотрел на Игнатия поверх очков. Вся мимика старшего по званию выражала явное неодобрение. Слишком явное, чтобы не быть постановочным отражением самоиронии.
- Аннушкин! Давайте попроще. Мы не после фуршета.
- Давайте я лучше запись включу дальше. Предоставлю слово пациенту.
- Евгений, а Вы видели картонного человека?
- Думаю, что сегодня я попробую его видеть.
- Откуда же Вы знаете, что он есть?
- Я его заметил!
- Где?
- О, доктор! Ты не поймёшь. Когда ты видишь темноту, где-то на краю скачут образы. А чуть дальше, за краем, опять темнота. Я всегда любуюсь темнотой перед сном. Когда еще не спишь, но уже не можешь открыть глаза, словно их засыпало песком. Но однажды я заметил, что темнота за краем отличается. Она настоящая.
- А как Вы достигаете края?
- Просто смотрю и жду, когда появятся образы. Потом перевожу взгляд чуть в сторону.
- То есть Вы просто закрываете глаза и смотрите?
- Да. А потом начинаю замечать.
- И что же Вы заметили?
- Много интересного. Там целый мир. Он пустой. Но интересный.
- Хорошо. Мир пустой. А как туда попал картонный человек?
- Доктор, ты дебилушко. Я же сказал, что он там всегда был. И есть.
- И сейчас есть? То есть я могу увидеть?
- Не можешь. Потому что сегодня его буду видеть только я.
- Хм... а заметить?
- Можешь! И я его сначала заметил. Смотрел-смотрел в темноту, а он взял и пробежал мимо. Далеко и быстро. В следующую ночь он был ближе. Потом ещё ближе.
- Хорошо. Давайте я тоже попробую его заметить. Я закрываю глаза и?
- Ты неправильно смотришь.
- Но мои глаза закрыты.
- Ты неправильно смотришь.
- А куда надо смотреть? Сюда?
- Ты неправильно смотришь.
- И здесь нам пришлось прервать собеседование. Так повторялось еще два раза.
- И где же тут персеверации? Где отказ от общения? - профессор испытующе смотрел на Аннушкина. - Он же пытался научить Вас правильно смотреть.
- Не думаю. Похоже, что он просто боялся, что я на самом деле смогу заметить этого картонного человека. И что я не пойму разницы между "заметить" и "увидеть".
- А Вы эту разницу поняли?
- Да. Это как раз два разных бредовых сюжета. Первый сюжет: пациент наблюдает за темнотой и любуется сменой образов. В этом мельтешении он замечает особенную галлюцинацию, которая становится основой бреда. Её может заметить каждый.
- И поэтому надо всех обзвонить и предупредить? Несостыковка, Аннушкин.
- А это уже второй сюжет бреда. Когда картонного человека можно не только заметить, но и увидеть. Сейчас.
Диктофон зашипел дальше.
- Вы также отпилили себе ногу.
- Это был не я. Это сделал картонный человек. Потому что ему не понравилось, что я его увидел.
- Но Вы говорили, что картонный человек хочет, чтобы его увидели.
- Говорил. Я ошибался. Он хочет, чтобы его заметили. Но не хочет, чтобы его увидели.
- А в чём разница?
- Заметить можно случайно. Но когда ты смотришь и ждешь, а потом не отводишь взгляда. то ты видишь.
- Поэтому если я закрываю глаза и жду, то ничего не происходит?
- Ты неправильно смотришь.
- Ну и так далее, - Игнатий поставил диктофон на паузу. - После этой беседы я понял, что значит "неправильно". Заметить можно только случайно, спонтанно. И этим пациент занимался всю первую часть своего бреда. Во второй части он стал созерцателем. И почти сразу поплатился за это ногой.
- А чем он ногу-то себе отрезал?
- Не знаю. Обыск проводила милиция, а они особо не отчитываются. Но разрез был очень аккуратным, ровным. И таким... решительным.
- Профессиональным?
- Да.
- А пациент, надо полагать, без образования?
- Девять классов средней школы.
- Привыкайте-привыкайте. Наши подопечные и не такое вытворяют. Когда дело касается воплощения в жизнь бредовых идей, нет никого смелее и способнее. Так чего добивался пациент повторением этой фразы?
- Старался спасти меня. Боялся, что я смогу не просто заметить, но и увидеть.
- Кстати, поздравляю с первым успехом. Вы помогли пациенту убрать раздвоенность. В первой беседе он не мог разделить два действия и метался между "хочет, не хочет".
- Да. Я уцепился за эту разницу. Предположил, что надо помочь пациенту "заметить" как можно больше внутренних образов.
- Зачем?
- Потому что пациент боялся "увидеть". Эта граница гораздо глубже, чем кажется.
- Замечать, чтобы жить. Видеть, чтобы погибнуть?
- Как-то так. И у меня получилось. Потому что весь остаток беседы пациент был на удивление конкретен и последователен.
- Евгений! Мне кажется, я понял, почему я неправильно смотрю.
- Да неужели?
- Да. Заметить можно только случайно. И это безопасно.
- Правильно, доктор. Но не расслабляй жопный мускул. Я тоже поначалу думал, что в безопасности.
- Что же случилось?
- Сначала я просто любовался образами в темноте. И засыпал, когда образы тонули и распадались. Но со временем сон стал задерживаться. И я мог еще несколько секунд следить за неподвижной и чистой темнотой. Это абсолютно чёрный фон, а в ушах стоит звенящая тишина.
- Да, это состояние знакомо многим людям. Мне, кстати тоже.
- Поэтому я и звонил всем, чтобы предупредить. Однажды в этой темноте я заметил белого картонного человека. Он бежал куда-то по своим картонным делам. Я не придал этому значению. Через неделю я заметил снова. После этого я специально старался подольше не засыпать.
- Но ведь мы с Вами уже поняли, что заметить можно только случайно.
- А я тогда этого не понял. Совсем не понял. И стал следить за картонным человеком. И он стал приближаться. Он становился больше, его контуры проступали резче. И картонные грани угрожающе сверкали, словно стальные лезвия.
- То есть, Вы не просто замечали. Вы видели и созерцали.
- Да! И картонный человек меня тоже увидел.
- Как Вы это поняли?
- Картонный человек обернулся. Я не знал, что плоская картонка может быть такой объемной. Он просто обернулся. И отрезал мне ногу.
- Было больно?
- Очень. Но я решил, что должен предупредить всех. И стал делать звонки. Не смотри во тьму, не пытайся заметить. Иначе увидишь.
- Кажется, я Вас понял. Хорошо. Я не буду смотреть во тьму. И всех остальных попрошу этого не делать.
- Спасибо тебе, доктор. Теперь я спокоен.
- И что?.. Что Вы теперь собираетесь делать?
- А что мне еще остаётся? Хочу последний раз посмотреть на картонного человека. Столько грации в его движениях. Его контуры точны. Он распарывает темноту и не боится пустоты моего мира.
- Вы не боитесь?
- Боюсь. Я знаю, что картонный человек не простит меня. Возможно, завтра мы с тобой уже не сможем говорить, доктор.
- Вы хотите покончить с собой?
- Это сделает картонный человек. Мне, в общем-то. всё равно.
- Вы же понимаете, что нам придётся немного ограничить Ваши движения?
- Смирительную рубаху надеть? Да не вопрос. Хоть две, доктор. Так мне будет спокойнее.

Профессору пришлось самому выключить диктофон. Игнатий впал в состояние лёгкого ступора и мелкими движениями ровных белоснежных зубов обкусывал онемевшие губы.
- Вы с нами? Аннушкин! - Кибиц на всякий случай достал из аптечки нашатырь и поднес полуоткрытый пузырек к ноздрям практиканта. - Ага, теперь с нами. Значит так. В отчёте ясно написано, что после пары часов Вашего общения у пациента исчезла была купирована маниакальная фаза. Тревожность ушла. Он добровольно и сознательно следовал всем указаниям санитаров. Поздравляю. Вы нашли дорогу к ядру чужого безумия. Талант.
- Но это ведь не всё. Финал...
- А никто не обещал счастливой концовки! Это ведь психиатрия, Аннушкин. Здесь нет места счастью. Кроме того, это Ваше ночное дежурство выходит за пределы практики. Кстати, почему Вы добровольно вызвались поработать ночью?
- Не знаю.
- А я знаю. Вы волновались за жизнь своего пациента. Завязывайте с этим. В остальном замечаний никаких нет. Я сегодня же разошлю лучшие рекомендации о Вас в лучшие психологические центры страны. Выбирайте какой хотите.
- А как же интернатура и прочее?
- И прочее? А Вы что, всерьёз хотите быть психиатром в России?
- Я же для этого поступал сюда, рвался именно к Вам.
- Не для "этого", а для себя. Для себя. И для себя же Вам лучше сделать шаг в сторону. И уйти в более мягкую область. В гипнотерапию, скажем. Вы слишком зачарованы той реальностью, которую творит больной разум наших пациентов. И не готовы ко многим неожиданностям. У Вас ведь есть еще вопросы по пациенту?
- Есть. Куда делся глаз? Пациент ведь был зафиксирован. И у соседей по палате возможностей двигаться не больше. Кто и чем перерезал фиксирующие ремни? Почему Вольнов вообще проснулся после лошадиной дозы седативных препаратов? Как?!
Профессор перечитал приложение к отчёту: "Внеочередного ночной обход. Произведен по инициативе дежурного врача (практиканта) Аннушкина И.В. Во время обхода пресечена попытка пациента Вольнова Е.П. совершить суицид. Пациент успел полностью удалить правый глаз, включая зрительный нерв. Удаление глаза произведено с хирургической точностью. Предположительно, с применением хирургических инструментов. Ни глаз, ни инструменты не найдены. Признаков присутствия посторонних в отделении не обнаружено. Признаков насилия не обнаружено. Фиксирующие ремни аккуратно перерезаны. в трех местах неизвестным острым предметом".
- Что делать с этим, Лазарь Базираэлевич? Это же не в какие рамки не лезет.
- Не лезет. А что делать? Могу дать совет. Бросайте медицину и мечты о клинической практике. Вы слишком охотно вкушаете плоды чужого безумия. Таких необъяснимых случаев Вам встретится ещё не одна сотня, - профессор ободряюще похлопал ученика по плечу. - Привыкайте, коллега!

Москва. Вспольный переулок
2017, март, 14

Светлана дремала, прислонившись виском к холодному стеклу. Игнатий, унесенный потоком воспоминаний, действительно был ужасным рассказчиком.
- Я уже забыл про то, что реальность может вылезать за навязанные ей рамки. А тут ты со своими ожившими медведями и домовыми. Зачем я, спрашивается, бросил психиатрию? А, Светлана Александровна?!
- А? Что? Опять я в чем-то виновата? Ты что-то говорил сейчас?
- Говорил.
- И что именно?
- Что приехали.
- И правда. Спасибо тебе большое. Кстати, как тебе визит к нашей бедной Лизе?
- Изумительно! - на сарказм сил не оставалось. - У меня такие теплые воспоминания проснулись. Из психиатрической практики.
- Расскажешь?
А потом еще раз на бис?
-. Потом. Тебе пора.
- Да знаешь, там...
- Знаю. Дятлы со стальными клювами. До того, как вырубиться, ты успела пожаловаться на свое дорогое семейство.
- А что я еще говорила?
- Что у тебя сна ни в одном глазу.
Озёрская задумалась. Аннушкин откашлялся. Ему не терпелось сбагрить коллегу и самому отправиться домой. Он еще успевал поспать пару часов перед поездкой в центр. Сегодня в листе ожидания записана Сара: значит, быть гипнозу. А что это за гипнотерапевт, который сам засыпает и впадает в транс на каждом шагу?
За всеми этими мыслями Игнатий не сразу заметил, что Озёрская уже пару минут что-то оживленно излагает.
- И вот поэтому я предлагаю сегодня поехать в особняк Розы и найти источник страха.
- Что?!
- Ты не слушал.
- Да если бы и слушал. Тебе сегодняшнего страха не хватило?
- Во-первых, вчерашнего. А во-вторых, Розу я знаю слишком хорошо, чтобы поверить в её безумие. Надо всё выяснить на месте. Но дело твоё.
- Конечно моё. И ещё моих клиентов, которые записались на сегодня. Удачного общения с семейством.
Светлана ушла собирать мужа в командировку и выслушивать нытьё дочери. Как унизительно для лучшего психотерапевта страны - тащить на себе клубок собственных нерешенных и нерешаемых семейных проблем.
Игнатий постукивал изящными тонкими пальцами по рулю. Почему он в ту ночь решил устроить внеплановый обход? Прогуляться захотелось? Казалось бы - все пациенты либо надежно зафиксированы, либо находятся под действием сильного успокоительного. Палаты заперты. Сиди себе и спи. Нет, спать конечно нельзя. Но хотя бы дремать можно. Вот Игнатий и задремал, всего лишь на какое-то мгновение. И ему приснился шорох в коридоре. Или мысль о шорохе. Или сон, где ему приснилась мысль о шорохе.
Встревоженный разум стал наращивать обороты. Сознание уцепилось за окошечко ординаторской, через которое прекрасно просматривалась длинная труба коридора. Что тогда случилось? Ртутные лампы моргнули невпопад? Свет неправильно упал на окошечко? Привиделось? Неважно. По трубе коридора пробежал он. Картонный человек, сложенный из остроугольных треугольников и плоский, невзирая на множество сгибов. Пробежал и скрылся в палате, где его ждал верный созерцатель.
Где он теперь, этот Вольнов? Выжил ли после той ночи? Сумел ли совладать со своим безумием? Не пытался ли снова увидеть картонного человека?
Игнатий не знал.
Не знал Игнатий и того, что происходило к северо-западу от Москвы пару часов назад: в белом пиджаке...

ХЗБ
2017, март, 14

В белом пиджаке с кровавым подкладом, неровным маршевым шагом, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца адара в полуразрушенный переход между отделениями второго этажа Ховринской больницы вышел австрийский демонолог Энгельрот Морфинх.
Более всего на свете демонолог опасался крепких новых решеток, неизвестно кем и для чего расставленных в заброшенном здании. И все теперь предвещало нехороший день, так как решетки и замки стали преследовать демонолога повсюду. Здесь, на втором этаже, от случайных визитеров был отгорожен весь коридор. Отгорожен на совесть. Два слоя решеток, мелкая стальная сетка. Замков, кстати, не было. Никаких. Решетки просто приварили намертво прямо к торчащему из бетона арматурному остову.
Изолированный коридор казался бесконечной черной трубой. Демонолог отвернулся. Искушение всматриваться в бездну было слишком велико. Начинала болеть голова. Пора заканчивать этот внеплановый обход. И проверить, как там себя чувствует единственная пациентка Ховринки.
За спиной демонолога раздался шум. Даже не шум, а шорох. Как будто кто-то с размаху ударил по стальной сетке листом картона. Металл певуче заколыхался, но уже через секунду затих. Показалось. Морфинх поспешил прочь, упорно не замечая треугольный картонный контур, белеющий на самом краю зрительного поля.