В помещении стояла гнетущая тишина, изредка прерываемая стонами. В воздухе витал ужасный смрад разложения, над завернутыми в черные полиэтиленовые мешки роились мухи. Нелицеприятную картину дополнял тусклый мигающий свет лампы, одиноко свисающей с потолка. Дышать было практически невозможно, затхлость и вонь вызывали непреодолимую тошноту и сильную головную боль.
Он шел медленно, шатаясь, держась одной рукой за стену, а второй прижимая к лицу уже окровавленную тряпку. Из многочисленных язв на его теле сочилась кровь, вперемешку с гноем, то и дело спина вздрагивала от очередного приступа кашля, и алые ручейки протекали между пальцев, покрывая пол отнюдь не ковровой дорожкой.
Кожа невыносимо пекла, будто обожженная огнем, глаза были прищурены, так как малейшая попытка их раскрыть шире оборачивалась давящей болью, от которой хотелось собственноручно лишить себя зрения. Он мало походил теперь на человека – больше на гниющий труп, который по неведомым законам природы продолжает двигаться, будто механически – сначала правая негнущаяся нога выдвигается вперед, будто кончиками пальцев ощупывая благодатное для ступни место, и лишь потом следом подтягивается левая. В этом существе практически не осталось разума – лишь инстинкт заставлял его прикрываться абсолютно бесполезной тряпкой и двигаться, не останавливаясь. Ведь остановившись, он упадет и подняться больше никогда не сможет. Даже сейчас зачатки инстинкта самосохранения превалируют над остальным.
Он шел медленно, шатаясь, держась одной рукой за стену, а второй прижимая к лицу уже окровавленную тряпку. Из многочисленных язв на его теле сочилась кровь, вперемешку с гноем, то и дело спина вздрагивала от очередного приступа кашля, и алые ручейки протекали между пальцев, покрывая пол отнюдь не ковровой дорожкой.
Кожа невыносимо пекла, будто обожженная огнем, глаза были прищурены, так как малейшая попытка их раскрыть шире оборачивалась давящей болью, от которой хотелось собственноручно лишить себя зрения. Он мало походил теперь на человека – больше на гниющий труп, который по неведомым законам природы продолжает двигаться, будто механически – сначала правая негнущаяся нога выдвигается вперед, будто кончиками пальцев ощупывая благодатное для ступни место, и лишь потом следом подтягивается левая. В этом существе практически не осталось разума – лишь инстинкт заставлял его прикрываться абсолютно бесполезной тряпкой и двигаться, не останавливаясь. Ведь остановившись, он упадет и подняться больше никогда не сможет. Даже сейчас зачатки инстинкта самосохранения превалируют над остальным.
В голове все же периодически всплывают картинки. Чьи-то руки тащат его, захлебывающегося кровавым кашлем, к койке. Кто-то кричит, неясные белые силуэты снуют вокруг. Что-то попискивает, что-то грохочет. Невозможно разобрать ни слова – в голове гудит, уши заложило, будто в них попала вода. А потом укол – и темнота. И пробуждение.
Не замечая того сам, он вышел на улицу – дверь в больницу висела на одной-единственной петле. Ничего не замечая, опустив голову, все тем же одновременно комичным и пугающим шагом он шел, не разбирая дороги, придерживаясь за стены домов. Не видел он валяющихся вокруг изуродованных тел, одичавших собак, вгрызающихся в испорченное, зараженное мясо, а через несколько минут дергающихся в конвульсиях. Не замечал лужи крови под ногами, проходил их с мерзким противным хлюпаньем. Не слышал карканье слетевшихся на пир ворон. Он был один. Он шел вперед. Но все медленней и медленней становился его шаг. Все чаще спотыкался он и сгибался в три погибели, отхаркивая кровавые сгустки. Тряпка давно выпала из рук, обнажив красное, распухшее лицо и столь же красные глаза, в зрачках которых ничего не отображалось. Еще десяток метров – и он упал, и подняться больше оказалось не в его силах.
Пустели города, не было спасения. Зациклившись на одном, нельзя забывать и о других вещах. Эту простую истину люди сполна ощутили на себе. Борясь с многими оспариваемой пандемией, они не обратили внимание за зреющую прямо под носом опасность. Они оказались не готовы. Не готовы к тому, кого всегда недооценивали. Тому, кто уже более десятка лет назад получил прозвище «бич человечества».
Не замечая того сам, он вышел на улицу – дверь в больницу висела на одной-единственной петле. Ничего не замечая, опустив голову, все тем же одновременно комичным и пугающим шагом он шел, не разбирая дороги, придерживаясь за стены домов. Не видел он валяющихся вокруг изуродованных тел, одичавших собак, вгрызающихся в испорченное, зараженное мясо, а через несколько минут дергающихся в конвульсиях. Не замечал лужи крови под ногами, проходил их с мерзким противным хлюпаньем. Не слышал карканье слетевшихся на пир ворон. Он был один. Он шел вперед. Но все медленней и медленней становился его шаг. Все чаще спотыкался он и сгибался в три погибели, отхаркивая кровавые сгустки. Тряпка давно выпала из рук, обнажив красное, распухшее лицо и столь же красные глаза, в зрачках которых ничего не отображалось. Еще десяток метров – и он упал, и подняться больше оказалось не в его силах.
Пустели города, не было спасения. Зациклившись на одном, нельзя забывать и о других вещах. Эту простую истину люди сполна ощутили на себе. Борясь с многими оспариваемой пандемией, они не обратили внимание за зреющую прямо под носом опасность. Они оказались не готовы. Не готовы к тому, кого всегда недооценивали. Тому, кто уже более десятка лет назад получил прозвище «бич человечества».
3ку