Страшные истории и мистические истории

Двадцать пятое мая выдалось хмурым и дождливым: мелкий, по-осеннему холодный дождь навевал печаль, хриплое дыхание северного ветра трепало изумрудные макушки сонных деревьев, за окнами клубился густой, тягучий туман. Девушка протяжно выдохнула. Гадкие теоремы на пару с синусами да косинусами напрочь отказывались осесть в мозгу выпускницы. Совсем скоро сдавать ЕГЭ, а девушка вместо тетради предпочитала придаваться мечтательной грусти, глядя в чернильное небо.
- Орлова, - прогремело над ухом, - тест сам на свои вопросы не ответит.
Девушка чудом не свалилась со стула. Ну что за привычка подкрадываться и орать на ухо?! Репетитор надвинула очки на глаза. Выпускница вынужденно уставилась в распечатку. Аккуратные, такие одинаковые буквы складывались в ряды. Но знаний и смысловой нагрузки за собой не несли. Они напоминали ученице строй несчастных выпускников, вынужденных слепнуть над учебниками или чего хуже – узников концлагеря.
«Буквы, цифры... - думала она, обводя вариант ответа в тесте кружком. – Сначала отмечают, а потом выстраивают в шеренги и бам! Нет больше никого...»
Девушка встрепенулась, испугавшись собственных мыслей. Экзамены, зачеты, тесты... они кого угодно сведут с ума! Поступление в университет было целью всей ее жизни. Она занималась с утра до вечера, штудировала предмет за предметом, да бы иметь возможность подать документы в несколько вузов сразу. Вот и сказался стресс последних месяцев, а из-за него лезут в голову всякие ужасы.

"Прохлада!". Первая мысль, посетившая меня, едва я перепрыгнул через корень поваленного дерева и шагнул в лес. Лучи заходящего Солнца красили кроны деревьев в причудливые цвета. Где-то неподалёку шумела речка. Птичье пение раздавалось со всех сторон, провожая день прощальной песней. Немного углубившись по нахоженной тропе в чащу, я нашёл взглядом свежий пень. "Хорошее место". Небрежно скинув дорожную сумку, я сел на пенёк, достал сигареты с зажигалкой, подкурил и медленно затянулся. Усталость неумолимо брала верх над натруженными ногами. Но тело - это всего лишь мелочи, куда хуже уставший разум. И голод. Тот голод, что неумолимо гонит вперёд, лишая рассудка. Последних остатков человечности. Стараясь сохранить спокойствие, я погрузился в воспоминания.
Дом и родители, двор и друзья. Картинки безмятежного детства сменяли друг друга. Школа. Первая учительница. Одноклассники. Как же давно это было! И я был... счастлив? Да, это слово отлично подходит. Счастье. Старшие классы, первая любовь. Как же её звали? Увы, память наотрез отказывалась выдать её имя. Значит, оно не так важно? Выходит, что так. Выпускной, первая выпитая бутылка водки. Гадость на вкус, но чем-то заманивает. Университет, преподаватели, лекции, однокурсники. Эх, сколько было весёлых моментов между монотонными докладами у кафедры в кабинете. Диплом, новый выпускной. Не много нас осталось к концу обучения, но зато отметили и за всех отчисленных! Повестка, военкомат, учебка, присяга. Праздник был что надо: друзья и родные с серьёзными лицами слушали клятву Родине. А потом увольнение и новая пьянка! Перевод в часть, служба, дембель. Радость перед возвратом в дом родной, прощание с товарищами, длинная дорога, сон под стук колёс вагона. Работа, девушка, свадьба. Не понимаю я этих церемоний, могли же просто расписаться. Машина, яркий свет фар в лицо. Боль. Страх. Снова боль. Тьма. Голод. Первое чувство, что я помню, очнувшись на окраине небольшой деревеньки. Голод. Эти воспоминания самые яркие. И самые полные.

Была пасмурная, тёмная ночь, тучи закрыли чёрное небо. Улицы города погрузились в почти полный мрак. Уже начался март, и снег постепенно таял, обнажая голую землю. Город спал, погрузившись в темноту.
Город спал... Но не все его жители занимались тем же.

***

Под ногами хлюпала жидкая грязь. Олег тащил связанную девочку через грязный городской парк. С кляпом во рту она могла только стонать и еле слышно плакать. Обещание "показать котят" за несколько часов до этого звучало очень заманчиво для юной Вероники. Она смело села в машину незнакомца. Если бы она знала, чем обернётся эта поездка...
В голове проносились мысли о родителях и учителях, которые столько раз говорили ей не разговаривать с незнакомцами. Но она не послушалась... Теперь слишком поздно. Слишком поздно...

Морозными вечерами, подле огня, за кружками горячего эля, памятливые старики вдыхают жизнь в трупы древних преданий. Одну из таких "воскресший" историй давеча услышал и я. Мне поведал её Якоб Перссон, хозяин деревенского трактира, в котором непроглядная вьюга вынудила меня спешно искать ночлега. С виду угрюмый белобородый старец, Перссон оказался самым радушным человеком из всех, у кого я когда-либо привечался. Увидев на пороге продрогшего до костей странника, он тут же усадил меня к огню и приказал принести еды и питья, и позаботится о моей лошади. Народу в трактире было немного. Вскоре все разбрелись по своим постелям, а Перссон, опустился в кресло подле меня.

– Куда держите путь? - спросил он, кутаясь в потертую овчину.
– В Хальмстад.
– И верно, думали ехать через лес?
Я кивнул.
– Это самая короткая дорога, но боюсь после такой метели в одиночку мне там несдобровать.
– Наш лес - дурное место, - задумчиво протянул Перссон, - и дело тут не только в холоде, хотя и он погубил немало путников, однако же, - он задумался, точно подбирая слова, - там есть вещи пострашнее даже самой морозной зимы.
– Вы говорите о волках?
Трактирщик усмехнулся.
– В сравнении с тем, о чём я намереваюсь рассказать, вы едва ли испугаетесь волков, к тому же у вас на поясе длинный нож.
– Так что же за нечисть там поселилась? – недоверчиво полюбопытствовал я.
Перссон неуклюже шевельнулся, устраиваясь поудобней и начал свой странный рассказ.

Лидия ехала по неширокой загородной дороге на своей недавно купленной модной машине. Лёгкий летний ветерок задувал в приоткрытое окно автомобиля, взъерошивая светлые волосы девушки. Она с удовольствием жмурилась от обдувавших лицо тёплых струй воздуха и вдыхала приятный запах луговых цветов. Проезжая дорога была пустынна, редко когда можно было встретить попутную машину. Девушка немного расслабилась, насколько это было возможным за рулём. Она посмотрела в зеркальце, поправив выбившуюся из причёски прядь волос, и гордо улыбнулась. Красавица, что и говорить.

Наконец-то начинается её заслуженный отдых. Вот совсем скоро она приедет в дачный посёлок, на время поселится в уютный небольшой домишко, который она сняла на пару недель, чтобы отдохнуть от надоевшей городской суеты. Лидия мечтательно улыбнулась, строя планы на ближайшее будущее. Витая в своих фантазиях, девушка не сразу увидела стоявшего посреди дороги человека. Но реакция её не подвела, и она резко нажала на тормоза.

«Какого чёрта она здесь делает?!», — недовольно подумала Лидия, разглядывая старуху в потрёпанных засаленных вещах. «Хоть бы с дороги ушла, грязная бомжиха».

Историю, которую хочу рассказать, помню ещё с детства. Услышал её от ленинградских родственников, когда гостили у них всей семьёй в начале 70-х...

Учебный 1941 год Шура Александрова закончила на одни «пятёрки» и перешла в третий класс, с нетерпением ожидая сентября и начала новых школьных занятий. Но начавшаяся Великая Отечественная война, а потом блокада Ленинграда, где они жили с мамой, ржавой косой располосовала её детскую судьбу на «до» и «после».

Эвакуироваться в тыл, на восток, они не успели. Так и остались в своей маленькой ленинградской коммуналке на первом этаже переживать самую суровую блокадную зиму.

В углу комнаты стоял замечательный портрет моей матери. Рисунок изображал ее смеющейся и молодой, очень красивой и в то же время радостной — именно так ее запомнили все, кто ее знал, хотя сама она, кажется, думала иначе. Он мне не нравился. Казалось, я хочу взять и стереть эту картинку: но это было невозможно. Голод — то чувство, которое преследовало меня.

Мое положение было ужасным. Ненавижу ее за то, что родила меня, ведь мне нечего есть и негде ночевать. Я одинок. Оплата за комнату истекла уже давно. Я не ел несколько недель.

Голод был ужасен и нестерпим, я ощущал его всеми фибрами своей души. Несколько раз я чуть было не разорвал на клочки простыню, на которой лежал. Я хотел есть, как наркоман после очередной дозы. Ничего не мог поделать с собой.
Попрошайничество не помогало: нищие и богатые больше не хотели меня замечать. Я имел дурную славу, никто не думал обо мне. Отверженный и чужой, я знал, что живу в стеклянном пузыре, куда никто не смотрит.

В холодную осеннюю атмосферу ударили первые вспышки изморози. Листья, переливаясь на свету сочными однотонными красками, слетали с деревьев, обнажая ветви, словно по мановению волшебной палочки.
Буквально неделю назад стояла хорошая погода, пусть и прохладная, но вполне сносная, чтобы люди еще могли ходить в цветастых футболках, показывая то, насколько они терпеливы к надвигающемуся морозу.
Сейчас же большинство укуталось в пальто, затянув шею теплым шарфом. Все указывало на то, насколько быстрая наша жизнь, и, в совокупности с природой, которая словно бы чувствует то, что мы ощущаем, - это воспринимается крайне глубоко.
На улице Харлоу фонари теперь зажигались в 7 вечера, вместо обычных 10 часов. Улица, так же, как и многие другие в Фистлклине (где еще росли деревья, а не кусты), усыпана желтоватой листвой. Свет в домах зажигался раньше, чем фонари (во многом благодаря деревьям, закрывающим окна от тусклого осеннего солнца), и люди возвращались домой чуть раньше обычного. По крайней мере, дети уж точно.
Ночь была теплой, несмотря на ветерок. Хотя, возможно, все просто так думали, греясь под теплыми пледами, сидя за книгой и потягивая теплый чай с лимоном.
На улице уже замигали огоньки фонарей. В домах, ближе к 11 часам, начал выключаться свет. Обыкновенные процедуры подготовки ко сну – вечернее принятие ванны, чистка зубов, и вот он – сладкий момент дремоты, сменяющийся крепким сном. Жители улицы Харлоу засыпали. Улицы засыпали вместе с людьми. Так было каждый раз и со всеми.
Но только не сегодня. И не с ним.

Записано со слов десятилетней девочки.

Помню этот противный, мерзкий скрип обшарпанной двери. Я – грязная, неопрятная, худощавая, со скомканными сальными волосами выползла на порог и захотела взглянуть на небо. Оно было прекрасно... Такое голубое, прям как цвет моих глаз. Тогда я приподняла своего старенького потрепанного, но горячо любимого плюшевого мишку и спросила: «Миша, правда, красиво?». Он конечно не ответил, но мне показалось будто он мне улыбнулся... Улыбнулся своими пуговками-глазами.

Сжимая крепко зубы от боли и усталости, от постоянного избиения своими родителями, я попыталась встать. У меня не получилось... Ноги, словно онемели, не хотели меня слушаться. Тогда я поползла на четвереньках, волоча за собой игрушку. Помню, как коленки раздирала сильная боль, из-за которой хотелось кричать, кричать на всю улицу. Но я не могла сказать даже одного слова. Я не пила воды и не ела два дня. Медленно переставляя руки и ноги, я ползла, сама не зная куда. В сознание меня держала только одна мысль. Мысль о питье и еде.

Мир заполнен белой мглою,
Расплескался смог в полях,
Небо смотрит чернотою,
Словно пепел на углях,

Звезды смотрят с состраданьем,
Не спеша показать путь.
И тяжелое дыханье,
Но пропавших не вернуть.

Снег холодный и бесстрастный.
Тишина, как гимн Зиме.
Этот вид вполне опасный,
Поджидающий во мгле.