Страшные истории и мистические истории

Городок Нильпорселье. Середина лета.
Пора года, когда никто из местных не ждёт бед, да и весь год складывался наилучшим образом: высокий урожай, милость высших сословий и получение Магдебургского права. Войны давно отгремели, да и всегда они проходили вдали от города, так что все слышали о них, но мало кто видел, а тем более непосредственно участвовал в оных.
Ничто не предвещало беды, никто к ней не готовился.
Сам городок был компактный и вмещал население в 1053 человека. Ничего необычного для этого времени:
На севере расположилась католическая церковь, руководителем которой является Отец Амеди, постоянно жалующийся на неспособность принятия одной маленькой церквушкой всех прихожан города, и каждый день слал письма в Ватикан с просьбой что-то с этим сделать. Но, это не приводило ни к какому результату, что печалило Отца.
В западной части раскинулся большой торговый район: тут горожане приобретали продукты, ремесленники сбывали товар, а некоторые «тёмные личности» продавали слухи и некоторые запретные вещи. Чуть южнее теснилась улица красных фонарей.

Я восхваляю тебя, о, языческий бог,
Жил столько лет, как забвении.
Католичество принял, но вот он-итог.
Стою пред тобой весь смятении.

Вот откуда я знал, что ты существуешь,
Лисий дух в людском одеянии?!
И мстить за повешенных подданных будешь,
Обвиненных в преступном деянии.

Подумаешь жгли их, топили, терзали,
Мы делали это совсем не со зла.
Орали они.... Мы кожу сдирали.
Уверено. С чувством. Во имя "добра".

Не смогу начать сдалека, с витиеватых фраз, рассказывая о себе, так как меня вы знаете, не чужая вам. Наверно.
В общем, сразу к теме.

Вновь тем поздним вечером вспылили Цербер с Инквизитором, как обычно - на пустом месте. Врать вам не буду, самого скандала я не слышала, ведь слушала любимую музыку в наушниках. А вот остальным это быстро надоело и порядком разозлило.
Так что в итоге дружно сговорившись, выпихнули главного агрессора, то бишь, Рива, на улицу. Ночь выдалась не холодная, да и он в своём тёплом плаще. По иному их успокоить бы просто не вышло.
Злобный святоша для видимости порядка немного себе поорал под окнами, громко звякая своей двуручной косой, но после ответных угроз растерял весь пыл и ушёл во тьму двора, в конец обидевшись на весь "жестокий и несправедливый мир".

По щеке потекла струйка крови. Она оставляла за собой алую полоску, та вскоре сворачивалась и превращалась в бордовый след. Инквизитор отвернулся от меня, уставился в центр города Средневековой Европы.
- Ведьма, - проговаривал он сквозь зубы. - Точно ведьма. Какого черта ты не признаешься? - выкрикнул Альберт.
Мужчина схватил прут и ударил меня по спине. Белая грязная рубаха, которая заменяла мне платье уже несколько дней, с треском порвалась. На чумазой спине образовалась свежая царапина. Руки и ноги, крепко связанные веревкой, стерлись, появились мозоли. Они быстро лопались, и от них сохранялись лишь неприятные лужицы.
- Ошибаешься, - мой голос звучал хрипло, пытки водой дали о себе знать. - ты ведь молодой, жена, дети... Не рискуй убивать невинного человека. Духи моего рода отомстят... - Я закашлялась, проклиная, влитый мне в горло кипяток.
- Не ври, наглая ведьма! - снова прокричал инквизитор. - Ложь, глупая ложь! Все показывает, что ты колдунья!
"Какой догадливый" - подумала я.

Один Бог. Одна Истина.
Я - Инквизитор. Мне не неведомы сомнения.
Но почему я совсем не сплю по ночам?.. Почему эмоции, до селе не ведомые мне, так тревожат меня?..
Кто ты? Несчастная заблудшая душа... Ведьма, еретик... Сколько вас сгорело и ваш проклятый пепел навсегда развеян по этой грешной земле... Сколько вас погибло от моей руки? Разве этого не достаточно?! Ответь, Бог мой! Я не часто взываю к тебе! Столько лет я был твоим рабом, твоим верным слугой, но вот теперь я усомнился... Что же причина этому? Она... Она! Эта сука, эта ведьма... Я перебывал все... И уже про себя продумывал способ казни...

Башмаки с шипом.
Это железные башмаки с острым шипом под пяткой. Шип можно было выкручивать при помощи винта. С выкрученным шипом жертве пыток приходилось стоять на мысках ноги, пока были силы. Встаньте на мыски и проверьте - сколько вы протянете.

Таксист был пьян. Немного. Но, наверное, с этого все и началось.

В стареньких "Жигулях" стояла довольно дорогая стереосистема. На всю громкость орала какая-то поп-музыка. Певица визгливым голосом вещала, что ее мужчина "бог, спустившийся с Олимпа", и его имя самое великолепное, какое можно вообразить. Не очень приятное звуковое сопровождение, но и не самое худшее.

Маша как можно понятнее объяснила, что ей нужно добраться до вокзала. Весьма потрепанный небритый мужик кивнул, показал на пальцах, что цена вопроса - 200 рублей, и повез пассажирку к цели. В салоне ощутимо воняло перегаром. Мария Надхорцева старалась не дышать и, когда автомобиль заносило на поворотах, закрывала глаза.

Девушка вздохнула с облегчением, оказавшись в зале ожидания, поставила сумку на пол и села. До поезда оставалось три часа.

"Язык мой - враг мой" - гласит народная мудрость. Она верна, да-да, верна. В настоящий момент я, изнуренный пытками, лежу в клетке и ожидаю утра. Скорей бы. Утром меня казнят на костре. Сожгут над корзиной с черным котом, как еретика, чернокнижника.
И все из-за того, что я посмел сказать насчет правоты Джордано Бруно. И насчет учений Галилео Галилея. И где? На Венецианском маскараде, по пьянке. Вино крепкое дало в голову, а утром меня схватили и отвели в пыточную. Сначала, конечно, никаких пыток не применяли, а расспрашивали о моем вольнодумии, о еретических взглядах. Ну, я все отрицал, естественно. Что ничего такого не было, что я признаю ученья церкви. На что мне привели нескольких запуганных идиотов, которые подтвердили мои те слова. Скорее всего, им пригрозили пытками или казнью. Они и понесли на меня всякую чушь. Ну, насчет Бруно и Галилея я не отрицаю, а то, что я летаю по ночам или пытался уничтожить Солнце, своими заклинаниями, это полная чушь. Привели какую-то дамочку. Дура дурой. Стоит, переминается с ноги на ногу. Ее допрашивают, а она большую часть молчит. Только башкой тупо качает, как те заграничные игрушки, с Востока.
После всего этого, терпение у моих инквизиторов улетучилось и они приступили к пыткам. Сначала несколько дней морили меня голодом, но этого им показалось мало.

Тишина... Абсолютная, мертвая тишина. Хотя, если прислушаться, где-то в самом дальнем углу этого старого, пропитанного запахом плесени и немого отчаянья подвала, чуть слышно капает вода. Кап-кап, кап-кап, кап-кап... Это сводит с ума, разъедает изнутри лучше самой извращенной пытки. Но мне уже, собственно говоря, все равно - мое сознание находится на той самой грани, разделяющей реальность и забытье. Я сижу, прислонившись к холодной стене и смотрю в бездонную темноту. Она, как будто живая, обступает со всех сторон, протягивает ко мне свои липкие щупальца и проникает во внутрь. Я не могу не смотреть. Вчера Он отрезал мне веки. Чтобы я не пропустил представление, устроенное специально для меня. Так Он сказал.

Я смотрел на нее. На ее белокурые волосы, разметавшиеся по плечам, на вздернутый носик, опухшее от слез лицо и, нервно вздрагивающие, хрупкие плечи. Я наблюдал, как Он подвешивает ее вниз головой, туго стягивая веревкой ее тонкие лодыжки, как она беспомощно дергается, в попытках освободиться. В моих ушах все никак не прекращал звучать истошный истерический крик моей жены, моей любимой Сашеньки! А я все смотрел!

Ты не человек. Рождена во тьме.
На плече клеймо. В венах мрак, не кровь.
И уничтожал подобных я тебе
Пока не овладела мной любовь.

Взгляд зеленых глаз - чистый изумруд.
С неба, будто ангел ты сошла.
С детства слышал я: "Ведьмы все умрут!"
Тоже умереть и ты должна.

Ярко-алый след оставляет плеть
На девичьей очень бледной коже.
Ну давай, терпи, ты должна стерпеть.
Да простит тебя всевышний Боже.

Звонкий мой удар по щеке твоей
Вновь тебя всегда приводит в чувства.
Ангел или бес? Но среди людей
Не видал подобного искусства.

- Да будьте вы все прокляты! Вы и ваши дети до седьмого колена! - кричала старуха-ведьма, к ногам, которой кидал хворост палач.
- Господь милосерден к заблудшим, покайся! - воскликнул молодой инквизитор, пока палач не кинул в хворост горящий факел.
- Я родилась ведьмой, я жила ведьмой, я и умру ведьмой! - не унималась старуха.

Толпа удивленно ахнула. Еще никто, никто не говорил подобного. Все только оправдывали себя, надеясь, что инквизиторы смилостивятся, но ответ был всегда один:
- Карай.
Палач лишь кивнул и бросил к ногам ведьмы горящий факел. Хворост мгновенно воспламенился и затрещал. Старуха взвыла от боли и, резко повернув голову в сторону инквизитора, прошептала:
- Sed caritas, cum animus tuus non quietatur nisi in lacus aqua rubet inquinavi... *
Ее глаза на секунду из мутно-зеленых стали красными. А после ведьма, совершенно забыв об инквизиторе, взвыла, ведь огонь подобрался к ее ногам.