И снова здравствуй, мой дорогой дневник. Сегодня мне очень трудно писать, и пальцы совсем меня не слушаются, но я хочу рассказать тебе...
Знаешь, прошла уже неделя, как не стало моей дорогой и горячо любимой мамы. Последнее время она так болела, что не смогла выдержать наступившие холода. Она совсем не вставала, но пошла к знакомой попросить пустого ведра для воды. Она так и не пришла. Теперь у меня никого нет, кроме тебя. Мне так холодно и так хочется есть. Мамина большая и серая пушистая шаль совсем не греет. Сегодня мне кажется, что если я усну, то уже не смогу встать. Никогда. Я поняла это еще вчера. Поэтому изо всех сил я стараюсь что-то делать, хотя двигаться с каждым разом все тяжелей, и мне ничего не остается, как писать тебе.
За окном время от времени раздается протяжный гул самолетов. Он очень страшный, как протяжный вой голодных шакалов. Когда я слышу этот звук, то понимаю, что сейчас будут бомбить. Наш дом разрушен снарядами уже давно. Наших соседей нет в живых. Никого. От нашей квартиры осталась только библиотека - маленький угол под завалинами, в котором мне приходится ютиться. За последний год жители Ленинграда сильно изменились. Когда я стою в очереди, прижимая карточку к груди, то не вижу в этой очереди людей. В их пустых глазах не осталось жизни. Многие из них утратили свой моральный облик, желая только одного - утолить свой голод. А голод был повсюду. Он проникал в самые потаенные уголки домов, просачивался сквозь выбитые окна, скользкой змеёй забирался в постели и медленно убивал. Все это печально, но жаловаться и плакаться нельзя, мы должны быть сильными. Нельзя поддаваться панике, а высказаться всегда можно тебе.
Знаешь, прошла уже неделя, как не стало моей дорогой и горячо любимой мамы. Последнее время она так болела, что не смогла выдержать наступившие холода. Она совсем не вставала, но пошла к знакомой попросить пустого ведра для воды. Она так и не пришла. Теперь у меня никого нет, кроме тебя. Мне так холодно и так хочется есть. Мамина большая и серая пушистая шаль совсем не греет. Сегодня мне кажется, что если я усну, то уже не смогу встать. Никогда. Я поняла это еще вчера. Поэтому изо всех сил я стараюсь что-то делать, хотя двигаться с каждым разом все тяжелей, и мне ничего не остается, как писать тебе.
За окном время от времени раздается протяжный гул самолетов. Он очень страшный, как протяжный вой голодных шакалов. Когда я слышу этот звук, то понимаю, что сейчас будут бомбить. Наш дом разрушен снарядами уже давно. Наших соседей нет в живых. Никого. От нашей квартиры осталась только библиотека - маленький угол под завалинами, в котором мне приходится ютиться. За последний год жители Ленинграда сильно изменились. Когда я стою в очереди, прижимая карточку к груди, то не вижу в этой очереди людей. В их пустых глазах не осталось жизни. Многие из них утратили свой моральный облик, желая только одного - утолить свой голод. А голод был повсюду. Он проникал в самые потаенные уголки домов, просачивался сквозь выбитые окна, скользкой змеёй забирался в постели и медленно убивал. Все это печально, но жаловаться и плакаться нельзя, мы должны быть сильными. Нельзя поддаваться панике, а высказаться всегда можно тебе.