Тонкие седые пряди шелковых волос
И постылая, в морщинах, красота.
Улетело нынче сердце под откос,
Разметалась нынче Дуськина коса.
Тихо в поле ночью шелестится рожь,
В темном небе светит ясная луна.
По рябому телу, под рубахой рваной, дрожь,
Крестик-серебро на подоконнике окна.
И не знала Дуська, не ждала,
Как письмо в конверте горем оплело.
Теребила, помнит, гимнастерки рукава,
Вспоминая часто мужнино тепло...
И постылая, в морщинах, красота.
Улетело нынче сердце под откос,
Разметалась нынче Дуськина коса.
Тихо в поле ночью шелестится рожь,
В темном небе светит ясная луна.
По рябому телу, под рубахой рваной, дрожь,
Крестик-серебро на подоконнике окна.
И не знала Дуська, не ждала,
Как письмо в конверте горем оплело.
Теребила, помнит, гимнастерки рукава,
Вспоминая часто мужнино тепло...
Но недаром в поле шелестится рожь,
И луна не скроет путника в ночи.
Не унять же Дуське под рубахой дрожь,
Когда дрогнет мельком огонек свечи.
Скрипнет дверь, поднимет ситцевые шторы
Резвый ветер, что ворвался не один.
Снова Дуську взял он силой и измором,
Вечный путник, что виновник всех седин.
Бледными холодными губами
Жаркий поцелуй опустит с узких плеч.
И терпела Дуська холод долгими ночами,
Не узнала в лике мужа черта речь...
В паутине стол, давно не мыты окна,
А в постели одеялом стелет рваное белье.
Позабыла Дуська жизнь, душа давно промокла,
Провалилась в пустоту и забытье...
Как обманчива порою бабская тоска!
Пеленой застелет разум в тихой вере,
И надежда в горе соблазнительна, сладка...
Вот вся радость в этой горестной потере.
И опять уйдет он, скрипнув дверью,
Расплывутся вновь синявки на груди.
В двадцать лет ты, Дуська, пахнешь серью,
Молодое сердце разменяв на седины...
И луна не скроет путника в ночи.
Не унять же Дуське под рубахой дрожь,
Когда дрогнет мельком огонек свечи.
Скрипнет дверь, поднимет ситцевые шторы
Резвый ветер, что ворвался не один.
Снова Дуську взял он силой и измором,
Вечный путник, что виновник всех седин.
Бледными холодными губами
Жаркий поцелуй опустит с узких плеч.
И терпела Дуська холод долгими ночами,
Не узнала в лике мужа черта речь...
В паутине стол, давно не мыты окна,
А в постели одеялом стелет рваное белье.
Позабыла Дуська жизнь, душа давно промокла,
Провалилась в пустоту и забытье...
Как обманчива порою бабская тоска!
Пеленой застелет разум в тихой вере,
И надежда в горе соблазнительна, сладка...
Вот вся радость в этой горестной потере.
И опять уйдет он, скрипнув дверью,
Расплывутся вновь синявки на груди.
В двадцать лет ты, Дуська, пахнешь серью,
Молодое сердце разменяв на седины...
Battalions Fear