Бывают летние ночи, при которых тьма стоит совершенная, и что-либо разглядеть дальше собственной вытянутой руки можно, лишь обладая совиной зоркостью. В одну из таких ночей возле ветхого покосившегося дома бродил одинокий силуэт, подняв над собой керосиновый ночник. Услышать шорох, хруст веток или что-то, обнаруживающее неподалёку чье-либо присутствие, не представлялось возможным: шумели кроны деревьев, которые трепал разгулявшийся ветер, со стороны леса кричали ночные звери и птицы, на цепи у крыльца хрипло лаял седой пёс, взвизгивая каждый раз, когда ошейник больно впивался в шею при рывке в окружавшую его темноту. Обойдя строение несколько раз и недолго постояв, не двигаясь, фигура вернулась в дом.
Со скрипом захлопнулась входная дверь, потоком воздуха подняв облако из пыли. Состояло жилище из одной только комнаты, являющейся и спальным местом, и местом для протопки, и обеденным залом. Освещение обеспечивала одна лишь свеча, уже догоравшая и медленно превращавшаяся в расплывающийся по столу огарок. Дрожащий огонёк неровным светом расходился по комнате, отделяя тень от находившегося в ней то огромным, то небольшим силуэтом.
Со скрипом захлопнулась входная дверь, потоком воздуха подняв облако из пыли. Состояло жилище из одной только комнаты, являющейся и спальным местом, и местом для протопки, и обеденным залом. Освещение обеспечивала одна лишь свеча, уже догоравшая и медленно превращавшаяся в расплывающийся по столу огарок. Дрожащий огонёк неровным светом расходился по комнате, отделяя тень от находившегося в ней то огромным, то небольшим силуэтом.