Ноющая на груди войной медаль,
Помоги и сил мне дай, с коленей встать,
Поленом стал. Я слаб и стар,
Бежит по венам: хлад и смрад.
Как угасающий факел, в ужасающей пади.
Где взрывы в ушах, разрывом кишат,
И жалобно мира просит душа.
Разум гимном стертый, на гимнастерке дырявой,
Молодость лет перебитых войной,
К могильной утробе, по пыльной дороге,
Караван больных, одноногих идет.
Под вой и раскаты канонад, средь развалов, баррикад.
Смерть - Блокадный Ленинград. Свинец - кровавый ливень, град.
Помоги и сил мне дай, с коленей встать,
Поленом стал. Я слаб и стар,
Бежит по венам: хлад и смрад.
Как угасающий факел, в ужасающей пади.
Где взрывы в ушах, разрывом кишат,
И жалобно мира просит душа.
Разум гимном стертый, на гимнастерке дырявой,
Молодость лет перебитых войной,
К могильной утробе, по пыльной дороге,
Караван больных, одноногих идет.
Под вой и раскаты канонад, средь развалов, баррикад.
Смерть - Блокадный Ленинград. Свинец - кровавый ливень, град.
И стоит за стеной, старуха с косой, костлявой рукой,
Балахон свой черный застегнет. Нас всех гнет,
В мясорубке своей. Ясное утро скорей, прогони морок.
В агонии ворон, клюет тела, погибших детей.
Призраки тех, в глубину, ушедших дней,
Спать мешают по ночам, остается лишь молчать,
Иль перед иконой, молиться Богу,
Дабы, не спиться дома. Семьдесят лет, мне снится кома,
Обрубки ног и хирургический стол,
Меня завел мой хрупкий Бог в летаргический сон,
Где смерть в черном халате, лукаво бредет по палате.
Улыбка в тридцать два зуба не сходит с лица,
Она в кошмарах ночных мне приводит отца,
И он просит всегда проследовать вслед, за ним
Покаяться надо, ведь людей убивать грех за мир
Его голос утробный вызывает дрожь костей.
Говорит: "Инвалиду не место в мире больших возможностей"
И пусть в темном шкафу мои латы пылятся.
Но, как и семьдесят лет назад, смерти в лапы не сдамся!
В те темные годы, Освенцим трупы зажевал, когда-то немцев зажигал,
А сейчас лишь безрукий, безногий факир.
И убогий наш мир, где об мундир,
И сердце ветерана, школота свои берцы вытирает.
Балахон свой черный застегнет. Нас всех гнет,
В мясорубке своей. Ясное утро скорей, прогони морок.
В агонии ворон, клюет тела, погибших детей.
Призраки тех, в глубину, ушедших дней,
Спать мешают по ночам, остается лишь молчать,
Иль перед иконой, молиться Богу,
Дабы, не спиться дома. Семьдесят лет, мне снится кома,
Обрубки ног и хирургический стол,
Меня завел мой хрупкий Бог в летаргический сон,
Где смерть в черном халате, лукаво бредет по палате.
Улыбка в тридцать два зуба не сходит с лица,
Она в кошмарах ночных мне приводит отца,
И он просит всегда проследовать вслед, за ним
Покаяться надо, ведь людей убивать грех за мир
Его голос утробный вызывает дрожь костей.
Говорит: "Инвалиду не место в мире больших возможностей"
И пусть в темном шкафу мои латы пылятся.
Но, как и семьдесят лет назад, смерти в лапы не сдамся!
В те темные годы, Освенцим трупы зажевал, когда-то немцев зажигал,
А сейчас лишь безрукий, безногий факир.
И убогий наш мир, где об мундир,
И сердце ветерана, школота свои берцы вытирает.
ооо