Над твоей могилой Рута,
Многолетняя трава
Извещает, точно плута,
Хлещет по спине меня,
Говорит: «Начни сначала, -
Говорит, - Забудь про все,
Что тебя тогда терзало
Пропусти сквозь решето».
Укрывает твои плиты,
Стеблем плачет Амарант,
Что прошло, уже забыто,
Да и ты, скорее, рад.
Многолетняя трава
Извещает, точно плута,
Хлещет по спине меня,
Говорит: «Начни сначала, -
Говорит, - Забудь про все,
Что тебя тогда терзало
Пропусти сквозь решето».
Укрывает твои плиты,
Стеблем плачет Амарант,
Что прошло, уже забыто,
Да и ты, скорее, рад.
По дороге кособокой
Уходя, целую Мак,
Ты был сказкой недалекой,
Сам себе ближайший враг.
Попрощаемся, однако,
Я ложусь в свою кровать,
Отопью ночное млако,
Буду сон запоминать.
...
И во сне вальяжно тая,
Представляю сам себе,
Как безмолвно угасаю
И пою в чужом огне,
И как шелковы подушки
Прячут головы в песок,
Убирая, словно душки;
Металлический кусок.
Как шакалы мимолетных
Соломоновых десниц
Выжигают расторопно
Слизь и боль его гробниц,
И как плюшевые дети
Вертят пальцем, удивлен?
Те толкают туй на вертел,
Чтоб теплел внутри нейлон.
И как панцирь изменяет
И кривляется в нем жук,
Демон, словно свечка тает,
От еврейских старых рук.
Тараканов на стаканах,
Вены капающих птиц,
Руки-пяльца, одеяла,
Черноты полнейших лиц.
Всех их тихо вспоминаю,
Говорил тогда за них,
Но чего теперь желаю,
Может глаз себе иных?
...
Как несложно догадаться,
Сам себя и схоронил,
Старый шелк желал остаться,
Чтобы новый воспарил.
Уходя, целую Мак,
Ты был сказкой недалекой,
Сам себе ближайший враг.
Попрощаемся, однако,
Я ложусь в свою кровать,
Отопью ночное млако,
Буду сон запоминать.
...
И во сне вальяжно тая,
Представляю сам себе,
Как безмолвно угасаю
И пою в чужом огне,
И как шелковы подушки
Прячут головы в песок,
Убирая, словно душки;
Металлический кусок.
Как шакалы мимолетных
Соломоновых десниц
Выжигают расторопно
Слизь и боль его гробниц,
И как плюшевые дети
Вертят пальцем, удивлен?
Те толкают туй на вертел,
Чтоб теплел внутри нейлон.
И как панцирь изменяет
И кривляется в нем жук,
Демон, словно свечка тает,
От еврейских старых рук.
Тараканов на стаканах,
Вены капающих птиц,
Руки-пяльца, одеяла,
Черноты полнейших лиц.
Всех их тихо вспоминаю,
Говорил тогда за них,
Но чего теперь желаю,
Может глаз себе иных?
...
Как несложно догадаться,
Сам себя и схоронил,
Старый шелк желал остаться,
Чтобы новый воспарил.
Настоящий
Кроме того что тот млака напился и туй на вертел затолкал?