Своё непутёвое детство я провёл, как говорится, в "зоне риска". Мать следила за каждым моим шагом - любое отклонение от нормы вызывало у неё истерику. Всё это из-за преждевременных родов и глупых бабских страхов.
Я не общался с другими детьми, рисовал бесформенных уродцев вместо портретов "мамы и папы", а на праздник подарил матери дохлого воробья, у которого с интересом выдёргивал спичечные лапки. Также по какой-то неведомой причине я категорически отказывался есть варёную пищу. Всё, что подвергалось варке - мясо, супы, каши - вызывало у меня настоящий припадок.
Вот так я и попал в список детишек, которым грозила шизофрения. В целях профилактики врачи навязали мне специальный режим: прогулки строго по расписанию, примитивные игрушки, книги - наглядные, разжёванные по буквам. Говорили со мной осторожно, как с пуганой собакой. Мать сильно перебарщивала: её выпученные от усердия глаза и круглый рот, которым она выделяла каждый звук, будто я был каким-то дебилом, я помню до сих пор. Таким образом, "болезнь была побеждена", а говоря проще - задавлена, я пошёл в обычную школу, как все прочие дети и родители вздохнули с облегчением. На протяжении восьми лет я жил своей жизнью, с её будничными неожиданностями и проблемами.
Я не общался с другими детьми, рисовал бесформенных уродцев вместо портретов "мамы и папы", а на праздник подарил матери дохлого воробья, у которого с интересом выдёргивал спичечные лапки. Также по какой-то неведомой причине я категорически отказывался есть варёную пищу. Всё, что подвергалось варке - мясо, супы, каши - вызывало у меня настоящий припадок.
Вот так я и попал в список детишек, которым грозила шизофрения. В целях профилактики врачи навязали мне специальный режим: прогулки строго по расписанию, примитивные игрушки, книги - наглядные, разжёванные по буквам. Говорили со мной осторожно, как с пуганой собакой. Мать сильно перебарщивала: её выпученные от усердия глаза и круглый рот, которым она выделяла каждый звук, будто я был каким-то дебилом, я помню до сих пор. Таким образом, "болезнь была побеждена", а говоря проще - задавлена, я пошёл в обычную школу, как все прочие дети и родители вздохнули с облегчением. На протяжении восьми лет я жил своей жизнью, с её будничными неожиданностями и проблемами.
Чётко, как на записи, помню день переезда. Мы перебрались в новую квартиру: с появлением сестрёнки, нянчить которую позвали бабку, нам понадобилось больше квадратных метров. Серая высотка, запах мочи в подъезде и раздолбанные качели во дворе. Но сама квартирка была неплохой, да и пространства гораздо больше.
Затащив в квартиру последнюю коробку с вещами, я пошёл сполоснуть руки. Притом, что все помещения были отремонтированы, ванная комната казалась запущенной: грязная кафельная плитка, разводы ржавчины и замызганная ванная. Я открыл кран на полную и тут же заорал - и от боли и от неожиданности - руку ошпарило самым настоящим кипятком. Кожа покраснела, вздулся большой водянистый волдырь. Я тогда ржал, как идиот, а потом дразнил брезгливо кривящуюся мать, грозя проткнуть волдырь большой иглой. Сказал отцу, что стоит выяснить насчёт труб, но в последующие разы вода была уже нормальной температуры.
В первую же ночь я проснулся поздно ночью, мне приспичило отлить. Побрёл по тёмному коридору босиком, но на полпути остановился возле ванной комнаты - дверь была приоткрыта и я с удивлением понял, что оттуда странно пахнет чем-то съедобным. Без каких-либо предположений я включил свет и зашёл внутрь.
Ванна была до краев наполнена какой-то маслянистой водой, блестящие круги жира плавали на поверхности. Прищурившись от яркого света, я склонился над этим "бульоном" и повернул голову вправо. Мы встретились взглядами. Белые выпуклые глаза женщины были похожи на два вкрутую сваренных яйца. Бескровная кожа словно покрыта слизистой плёнкой. С головы кожа частично облезла и на белой кости черепа пузырилась кровь.
Я не мог орать, горло словно распухло, из него вырывался только жалкий унизительный звук: "И-и-и-и", а это мерзкое нечто неожиданно раскрыло свои вздутые толстые губы и в точности повторило его за мной! Я отшатнулся и упал бы на спину, если бы позади не было стены. Сильно приложившись затылком, я рванул за дверь, хлопнув ею изо всех сил и закрылся в комнате. Меня трясло, не знаю, от чего больше - отвращения, страха или дикости происходящего. Не стал никого будить. Что бы я им сказал, как?
Мне всё казалось, что если я усну, оно выберется из ванной, доползёт на своих сваренных мягких конечностях до кровати и, стоит мне открыть глаза - надо мной окажутся омертвевшие белые глаза. Но под утро всё же вырубило. Проснувшись, я первым делом направился в ванную. Как и любого доморощенного знатока ужасов, меня подкупал дневной свет.
Ванна была пуста - ни воды, ни жирных потёков. От матери я получил нагоняй за то, что шумел ночью. Про шишку пришлось соврать, что в потёмках ударился об дверь.
Думаю, меня деморализовало именно ощущение нелепости происходящего. Смесь отвращения и жалости, будто смотришь на лежащую посреди шоссе собаку с размозжённой головой, у которой в агонии подрагивают лапы. Что бы это ни было там, в ванной, оно казалось беспомощным, но при этом внушало страх. Памятуя о "нервном" детстве, я опасался даже пошутить на подобную тему. Ещё не хватало, чтобы меня опять упекли в лечебницу. Ну и какой выход? Не мыться, что ли? Священника вызвать? Да в "крестоносцев" я верил ещё меньше, чем в призраков.
Несколько ночей ничего не происходило, хотя пару раз я проходил мимо ванной ночью. Ни запаха, ни тихого всплеска воды. Я был уверен - хотя бы пока я за пределами той комнаты, всё будет в порядке. Поэтому, когда мы сели за стол, чтобы поужинать, а я вдруг поднял взгляд и увидел в кухонном проёме мокрый голый труп, с которого драными лохмотьями свисала кожа, я заорал. Попытался. Еда пошла вверх и я подавился, с минуту не мог дышать.
Это не было похоже на призрак: она стояла там, как настоящая, такая же осязаемая и плотная на вид, как и я. На её теле не было ни единого волоска: голый лобок, лысая голова и ноги, отчего будто прорезиненная кожа казалась еще белее. Такую кожу я видел у белуги. Ниже коленей и локтей мяса не было вообще, только обнажившиеся кости и кожа, свисающая скрученными спиралью лоскутами. Немного сохранились ладони и ступни. И она пахла. Пахла, как мясной суп со специями. Как варёное мясо. Я начал смеяться, поняв, что от этого запаха у меня, так и не успевшего поесть, урчит и скручивает желудок.
Меня отпаивали бабкиным варевом, вкололи что-то ниже поясницы, а волчий материнский взгляд ясно передавал отцу: "Это опять началось, я уверена..." Я так и не смог объясниться.
Вот вы откуда-то приходите домой, занимаетесь своими делами, живёте со своим мнением на всё и вся, которое, конечно и кажется вам единственно верным - а вот вашу жизнь разбивает нечто, что не укладывается ни в какие рамки и существует само по себе; как дурной сон, в котором самое страшное - нелепость происходящего, лишающая вас возможности действовать здраво, сесть за стол, с умным лицом набрать нужный номер или посоветоваться с другом.
Меня мучил стыд, но страх так и не рассосался.
Ночью я долго думал о той женщине и предчувствие того, что я увижу её вновь, нисколько не унимало тревогу и бессильную злость. Да, я увидел её еще раз - уже утром, когда зашёл ополоснуть голову под холодной струёй воды. Она всё так же спокойно лежала в ванной, а затем её рука, наполовину оголившая кость, вдруг поднялась над водой и упёрлась размягчёнными пальцами в стенку. Словно переваренные сосиски... Думаю, она пыталась что-то накарябать на стене, но пальцы просто гнулись, а потом мясо расползлось и остались лишь тонкие костяшки. В воде плавали роговые пластинки выпавших ногтей. Я блевал за дверью ванной.
Привет, детство. Меня вновь воротило от варёной пищи, на вареную курицу я вообще смотреть не мог - эта белая кожица в пупырышках, покрытая слизью... Если взять кусок варёного мяса и разделить его на волокна, будет похоже на то, как кожа отслаивается тонкими полосками. Тошнотворный "супный запах" преследовал меня весь день.
Теперь по ночам я ощущал, что меня словно варят заживо, но не целиком, а постепенно. Странная горячая тяжесть, будто кто-то кладёт раскалённые металлические блины штанги то на мою руку, то на живот, то на ноги. Казалось, поднеси я тогда руки к лицу, увижу только ошпаренные белые культяпки. Ванная комната находилась прямо за стенкой. Я знал, что она там. И что если ей очень захочется, она доползёт до меня куда угодно, волоча за собой остатки ног.
Я не вставал с кровати уже пять дней. Иногда сознание прояснялось и мне хотелось куда-то бежать, тошнило от того, на что я стал похож. Еще и бабка со своими травами и рецептами. Рассказывала, что ко мне "прицепился ужас". Мол, ужас выбирает тебя по каким-то своим причинам и словно садится на шею. Пока не расправишься, донимает по-всякому. А я вроде как "в зоне риска" рос, "восприимчив", оттого оно всё... Ужас не то чтобы вездесущ, он - часть тебя и если вы думаете, что стены родной комнаты или даже подземный бункер вас спасут - это лишь великая сила самоубеждения, как крест против вампира. Мёртвым плевать на своё прерванное прошлое, наверное, для них жизнь всё еще продолжается и они просто заполняют образовавшиеся пустоты.
Я попросил отца узнать, кто был предыдущим владельцем квартиры, не случалось ли здесь чего, да хоть у соседей выпросить. Те, кто продал нам квартиру - жадные шавки, слова не скажут. Отец молчал некоторое время, а затем, не задав ни единого вопроса, встал и куда-то ушёл. Так мы и узнали.
Её звали Марина, ей было двадцать шесть лет. Она жила здесь с маленьким сыном, мы, кстати, тезки - он тоже Влад. Был бы. Она ушла от мужа, запойного пьяницы, отмотавшего два срока за кражи и изнасилование, а затем внезапно ударившегося в религию - какая-то секта прибрала его к рукам. Соседи говорили, он частенько сюда наведывался, пытался взломать дверь, а когда не выходило, орал про жену всякие гадости - что она проституткой работала, у шофёров сосала за сто рублей - пока женщина в слезах не открывала ему, чтобы никто не слышал. Бил её, это соседи тоже знали. "Такого никто не ожидал", - ну, вечное оправдание. Крыша у него совсем стала подтекать и Марина, видимо, пригрозила милицией.
Говорят, сначала он ошпарил её кипятком - плеснул из чайника в лицо и то ли в пьяный раж вошёл, то ли еще что - понравилось, может, как она визжит, но он запер женщину в ванной и поставил на большой огонь все кастрюли с водой, какие нашёл. Затем уже в ванной пустил горячую воду и начал играючи топить жену, пока не вскипела вода. Марина была еще жива, когда её обваривали, раз за разом. Притихшие соседи слышали только пьяные выкрики мужчины, что-то про "грешницу" и "кипучую смолу". Особого значения этому никто не придал, но трехлетний мальчик час заходился плачем в соседней комнате (сейчас она принадлежит мне).
Когда милиция взломала дверь и оказалась внутри, говорят, Марина прожила еще пару минут. Пояс от халата обмотал ей шею, попытались снять - и он легко слез вместе с кожей. До неё уже было не дотронуться... Одежду снимали с кожей вместе.
Люди, кто доставал труп из ванной, говорят, в перчатках вылавливали её по частям, как варёную рыбу из супа. Слезшую кожу и пучки волос, прилипших к стенкам, сгребали в мешок. Соседи спохватились, сказали про сына, бросились его искать. Нашли на кухне: в высокой эмалированной кастрюле лежал скрюченный, как эмбрион, детский труп.
Не помню, чтобы об этом передавали в новостях или обсуждали между собой, даже соседи вели себя, как ни в чём ни бывало. Так острее всего понимаешь, что чужая смерть - просто статистика для еще живых. И знаете, больше, чем того гада, я ненавидел Марину. Почему ей всё неймётся, причём тут вообще я?! Её рыбьи глаза ничего не выражали, изо рта не исходили никакие просьбы, но я был ей зачем-то нужен. В последнюю свою ночь дома я лежал на кровати, закрыв глаза рукой, вторая свисала до пола. Запах мяса забился в ноздри. Влажное мягкое прикосновение к ладони, будто тычется мокрый собачий нос. Нет у нас никаких собак...
Я без споров согласился, чтобы меня забрали в клинику. "Подлечиться", как же... Мать стенала, что не уберегли, отец в глаза не смотрел, бабка всё причитала про свой "ужас", а я понятия не имел, какое отношение их страдания имеют ко мне.
И теперь, кажется, всё позади. Это было не со мной. Я сейчас просто лежу на прохладной хрустящей простыне, думаю о всякой ерунде, я даже по учебе скучаю, не то что по друзьям... Слышу тихие шаги медсестры, которая подходит проверить капельницу, потом дуновение сквозняка, потому что она склоняется надо мной, чтобы поправить подушку и я открываю глаза.
Слепые белые глаза, облепленные тяжёлыми веками, вздувшаяся мокрая рука ласково опускается на мою щеку.
- Влад, - говорят эти расползшиеся губы, обнажив зубы, как у лошадиного черепа. Бесконечно улыбающийся рот. - Вырос...
- Да, - устало говорю я, вновь закрывая глаза. - Да... мама.
Затащив в квартиру последнюю коробку с вещами, я пошёл сполоснуть руки. Притом, что все помещения были отремонтированы, ванная комната казалась запущенной: грязная кафельная плитка, разводы ржавчины и замызганная ванная. Я открыл кран на полную и тут же заорал - и от боли и от неожиданности - руку ошпарило самым настоящим кипятком. Кожа покраснела, вздулся большой водянистый волдырь. Я тогда ржал, как идиот, а потом дразнил брезгливо кривящуюся мать, грозя проткнуть волдырь большой иглой. Сказал отцу, что стоит выяснить насчёт труб, но в последующие разы вода была уже нормальной температуры.
В первую же ночь я проснулся поздно ночью, мне приспичило отлить. Побрёл по тёмному коридору босиком, но на полпути остановился возле ванной комнаты - дверь была приоткрыта и я с удивлением понял, что оттуда странно пахнет чем-то съедобным. Без каких-либо предположений я включил свет и зашёл внутрь.
Ванна была до краев наполнена какой-то маслянистой водой, блестящие круги жира плавали на поверхности. Прищурившись от яркого света, я склонился над этим "бульоном" и повернул голову вправо. Мы встретились взглядами. Белые выпуклые глаза женщины были похожи на два вкрутую сваренных яйца. Бескровная кожа словно покрыта слизистой плёнкой. С головы кожа частично облезла и на белой кости черепа пузырилась кровь.
Я не мог орать, горло словно распухло, из него вырывался только жалкий унизительный звук: "И-и-и-и", а это мерзкое нечто неожиданно раскрыло свои вздутые толстые губы и в точности повторило его за мной! Я отшатнулся и упал бы на спину, если бы позади не было стены. Сильно приложившись затылком, я рванул за дверь, хлопнув ею изо всех сил и закрылся в комнате. Меня трясло, не знаю, от чего больше - отвращения, страха или дикости происходящего. Не стал никого будить. Что бы я им сказал, как?
Мне всё казалось, что если я усну, оно выберется из ванной, доползёт на своих сваренных мягких конечностях до кровати и, стоит мне открыть глаза - надо мной окажутся омертвевшие белые глаза. Но под утро всё же вырубило. Проснувшись, я первым делом направился в ванную. Как и любого доморощенного знатока ужасов, меня подкупал дневной свет.
Ванна была пуста - ни воды, ни жирных потёков. От матери я получил нагоняй за то, что шумел ночью. Про шишку пришлось соврать, что в потёмках ударился об дверь.
Думаю, меня деморализовало именно ощущение нелепости происходящего. Смесь отвращения и жалости, будто смотришь на лежащую посреди шоссе собаку с размозжённой головой, у которой в агонии подрагивают лапы. Что бы это ни было там, в ванной, оно казалось беспомощным, но при этом внушало страх. Памятуя о "нервном" детстве, я опасался даже пошутить на подобную тему. Ещё не хватало, чтобы меня опять упекли в лечебницу. Ну и какой выход? Не мыться, что ли? Священника вызвать? Да в "крестоносцев" я верил ещё меньше, чем в призраков.
Несколько ночей ничего не происходило, хотя пару раз я проходил мимо ванной ночью. Ни запаха, ни тихого всплеска воды. Я был уверен - хотя бы пока я за пределами той комнаты, всё будет в порядке. Поэтому, когда мы сели за стол, чтобы поужинать, а я вдруг поднял взгляд и увидел в кухонном проёме мокрый голый труп, с которого драными лохмотьями свисала кожа, я заорал. Попытался. Еда пошла вверх и я подавился, с минуту не мог дышать.
Это не было похоже на призрак: она стояла там, как настоящая, такая же осязаемая и плотная на вид, как и я. На её теле не было ни единого волоска: голый лобок, лысая голова и ноги, отчего будто прорезиненная кожа казалась еще белее. Такую кожу я видел у белуги. Ниже коленей и локтей мяса не было вообще, только обнажившиеся кости и кожа, свисающая скрученными спиралью лоскутами. Немного сохранились ладони и ступни. И она пахла. Пахла, как мясной суп со специями. Как варёное мясо. Я начал смеяться, поняв, что от этого запаха у меня, так и не успевшего поесть, урчит и скручивает желудок.
Меня отпаивали бабкиным варевом, вкололи что-то ниже поясницы, а волчий материнский взгляд ясно передавал отцу: "Это опять началось, я уверена..." Я так и не смог объясниться.
Вот вы откуда-то приходите домой, занимаетесь своими делами, живёте со своим мнением на всё и вся, которое, конечно и кажется вам единственно верным - а вот вашу жизнь разбивает нечто, что не укладывается ни в какие рамки и существует само по себе; как дурной сон, в котором самое страшное - нелепость происходящего, лишающая вас возможности действовать здраво, сесть за стол, с умным лицом набрать нужный номер или посоветоваться с другом.
Меня мучил стыд, но страх так и не рассосался.
Ночью я долго думал о той женщине и предчувствие того, что я увижу её вновь, нисколько не унимало тревогу и бессильную злость. Да, я увидел её еще раз - уже утром, когда зашёл ополоснуть голову под холодной струёй воды. Она всё так же спокойно лежала в ванной, а затем её рука, наполовину оголившая кость, вдруг поднялась над водой и упёрлась размягчёнными пальцами в стенку. Словно переваренные сосиски... Думаю, она пыталась что-то накарябать на стене, но пальцы просто гнулись, а потом мясо расползлось и остались лишь тонкие костяшки. В воде плавали роговые пластинки выпавших ногтей. Я блевал за дверью ванной.
Привет, детство. Меня вновь воротило от варёной пищи, на вареную курицу я вообще смотреть не мог - эта белая кожица в пупырышках, покрытая слизью... Если взять кусок варёного мяса и разделить его на волокна, будет похоже на то, как кожа отслаивается тонкими полосками. Тошнотворный "супный запах" преследовал меня весь день.
Теперь по ночам я ощущал, что меня словно варят заживо, но не целиком, а постепенно. Странная горячая тяжесть, будто кто-то кладёт раскалённые металлические блины штанги то на мою руку, то на живот, то на ноги. Казалось, поднеси я тогда руки к лицу, увижу только ошпаренные белые культяпки. Ванная комната находилась прямо за стенкой. Я знал, что она там. И что если ей очень захочется, она доползёт до меня куда угодно, волоча за собой остатки ног.
Я не вставал с кровати уже пять дней. Иногда сознание прояснялось и мне хотелось куда-то бежать, тошнило от того, на что я стал похож. Еще и бабка со своими травами и рецептами. Рассказывала, что ко мне "прицепился ужас". Мол, ужас выбирает тебя по каким-то своим причинам и словно садится на шею. Пока не расправишься, донимает по-всякому. А я вроде как "в зоне риска" рос, "восприимчив", оттого оно всё... Ужас не то чтобы вездесущ, он - часть тебя и если вы думаете, что стены родной комнаты или даже подземный бункер вас спасут - это лишь великая сила самоубеждения, как крест против вампира. Мёртвым плевать на своё прерванное прошлое, наверное, для них жизнь всё еще продолжается и они просто заполняют образовавшиеся пустоты.
Я попросил отца узнать, кто был предыдущим владельцем квартиры, не случалось ли здесь чего, да хоть у соседей выпросить. Те, кто продал нам квартиру - жадные шавки, слова не скажут. Отец молчал некоторое время, а затем, не задав ни единого вопроса, встал и куда-то ушёл. Так мы и узнали.
Её звали Марина, ей было двадцать шесть лет. Она жила здесь с маленьким сыном, мы, кстати, тезки - он тоже Влад. Был бы. Она ушла от мужа, запойного пьяницы, отмотавшего два срока за кражи и изнасилование, а затем внезапно ударившегося в религию - какая-то секта прибрала его к рукам. Соседи говорили, он частенько сюда наведывался, пытался взломать дверь, а когда не выходило, орал про жену всякие гадости - что она проституткой работала, у шофёров сосала за сто рублей - пока женщина в слезах не открывала ему, чтобы никто не слышал. Бил её, это соседи тоже знали. "Такого никто не ожидал", - ну, вечное оправдание. Крыша у него совсем стала подтекать и Марина, видимо, пригрозила милицией.
Говорят, сначала он ошпарил её кипятком - плеснул из чайника в лицо и то ли в пьяный раж вошёл, то ли еще что - понравилось, может, как она визжит, но он запер женщину в ванной и поставил на большой огонь все кастрюли с водой, какие нашёл. Затем уже в ванной пустил горячую воду и начал играючи топить жену, пока не вскипела вода. Марина была еще жива, когда её обваривали, раз за разом. Притихшие соседи слышали только пьяные выкрики мужчины, что-то про "грешницу" и "кипучую смолу". Особого значения этому никто не придал, но трехлетний мальчик час заходился плачем в соседней комнате (сейчас она принадлежит мне).
Когда милиция взломала дверь и оказалась внутри, говорят, Марина прожила еще пару минут. Пояс от халата обмотал ей шею, попытались снять - и он легко слез вместе с кожей. До неё уже было не дотронуться... Одежду снимали с кожей вместе.
Люди, кто доставал труп из ванной, говорят, в перчатках вылавливали её по частям, как варёную рыбу из супа. Слезшую кожу и пучки волос, прилипших к стенкам, сгребали в мешок. Соседи спохватились, сказали про сына, бросились его искать. Нашли на кухне: в высокой эмалированной кастрюле лежал скрюченный, как эмбрион, детский труп.
Не помню, чтобы об этом передавали в новостях или обсуждали между собой, даже соседи вели себя, как ни в чём ни бывало. Так острее всего понимаешь, что чужая смерть - просто статистика для еще живых. И знаете, больше, чем того гада, я ненавидел Марину. Почему ей всё неймётся, причём тут вообще я?! Её рыбьи глаза ничего не выражали, изо рта не исходили никакие просьбы, но я был ей зачем-то нужен. В последнюю свою ночь дома я лежал на кровати, закрыв глаза рукой, вторая свисала до пола. Запах мяса забился в ноздри. Влажное мягкое прикосновение к ладони, будто тычется мокрый собачий нос. Нет у нас никаких собак...
Я без споров согласился, чтобы меня забрали в клинику. "Подлечиться", как же... Мать стенала, что не уберегли, отец в глаза не смотрел, бабка всё причитала про свой "ужас", а я понятия не имел, какое отношение их страдания имеют ко мне.
И теперь, кажется, всё позади. Это было не со мной. Я сейчас просто лежу на прохладной хрустящей простыне, думаю о всякой ерунде, я даже по учебе скучаю, не то что по друзьям... Слышу тихие шаги медсестры, которая подходит проверить капельницу, потом дуновение сквозняка, потому что она склоняется надо мной, чтобы поправить подушку и я открываю глаза.
Слепые белые глаза, облепленные тяжёлыми веками, вздувшаяся мокрая рука ласково опускается на мою щеку.
- Влад, - говорят эти расползшиеся губы, обнажив зубы, как у лошадиного черепа. Бесконечно улыбающийся рот. - Вырос...
- Да, - устало говорю я, вновь закрывая глаза. - Да... мама.
Божий странник