Страшные истории и мистические истории

Становится невыносимо душно, я осмеливаюсь высунуть нос из-под одеяла, и что-то дёргает меня открыть глаза. Я знаю, что я увижу, но всё равно страшно до мурашек по коже. Мама сидит у меня в ногах, согнув спину, подпирая бессмысленно покачивающуюся голову рукой. Другой рукой она продолжает постукивать. Тихо, мерно, механически. Будто бы это стало единственным, что она умеет делать. Она смотрит на меня, прямо мне в глаза, не моргая и не отводя взгляд даже тогда, когда я закрываю их. Её глаза будто стеклянные. Я точно помню, что они были тёмными, а теперь они серые, как туман.

Тук-тук-тук. Тук-тук-тук.

Я смотрю на её руку. Длинные ногти на ней обломаны, на паре пальцев их нет вообще. У мамы всегда был очень красивый маникюр, а теперь они все забиты чёрным и красным. От неё странно пахнет - сладкими духами и сыростью одновременно. И я привык к этому запаху. Её лицо едва различимо в темноте, оно очень бледное, будто прозрачное.

Тук-тук-тук.

Я очень хочу позвать папу. Я собираюсь с силами и пытаюсь незаметно приподняться и вдохнуть воздуха, но мама останавливает меня. Она всё ещё смотрит. Только теперь перестаёт на время стучать, тяжело выпрямляет неестественно согнутую спину, поднимает руку и прикладывает к синим губам искривлённый указательный палец. Потом медленно, всё так же механически качает головой. Она не моргает, только водит пальцем без ногтя из стороны в сторону, пока я на неё смотрю, словно говорит: «Не надо. Не стоит этого делать».
Так продолжается очень долго. Я закрываю глаза.

Тук-тук-тук. Тишина.

Я не открываю глаза, но и уснуть не могу. Я не слышу, как она встаёт, но чувствую, что стало теплее, и тошнотворный запах перестал витать в воздухе. Потом тихо скрипит дверь. Она исчезает.

На утро папа не говорит со мной, но я всё равно чувствую, что он тоже видел её, когда она вышла из моей комнаты. Папа очень грустный и молчаливый. Он пьёт много воды и таблеток и отсылает меня вынести мусор. У меня едва получается унести все пустые бутылки, приходится идти два раза. На самом деле, так продолжается уже целый год. Мама приходит ко мне по ночам и качает головой, чтобы я молчал об этом. И я молчу. Иногда она гладит меня по голове, пока я пытаюсь заснуть, и тогда я чувствую, что волосы у меня стали очень липкими.

Однажды ночью мама уходит раньше обычного, и тогда я решаю, что надо быть храбрым. Я встаю с кровати, по холодному паркету иду к двери. Через маленькую щёлку я вижу, как мама, едва поднимая босые, все в чёрном ноги, идёт через всю комнату к папе. Он сидит за столом, сгорбившись над своим гранёным стаканом и держась одной рукой за бутылку. Наконец, мама подходит к нему, кладёт грязные ладони на плечи. Я слышу, как папа плачет. Он плачет долго, а потом достаёт из-под стола пистолет, вроде того, из которого он мне дал пострелять в тире несколько лет назад... Только этот пистолет, наверное, настоящий.

Мама перехватывает его руку, подводит дуло пистолета к его виску, и я слышу: «С Днём Рождения, сынок».

Потом пистолет стреляет. Папа дёргается и заваливается на диван. А мама, от которой всё ещё пахнет сладкими духами и мокрой землёй, опускается на колени. Её спутанные, чёрные, будто в смоле, волосы закрывают её мраморно-белое лицо, и я слышу её тихий смех. Она растворяется в воздухе.

Мамы больше нет. Интересно, папу закопают там же, где он закопал её?