Никакого туннеля нет и света в конце тоже. И никто не будет призывно махать тебе рукой с небес. Когда я сдох, я даже не понял что сдох. Я просто шел и вдруг на секунду мне показалось что я моргнул, но продержал глаза закрытыми чуть дольше, чем следует.
А когда открыл все было так же, почти так же. Ветер кончился, хотя до этого дул мне в лицо, солнце перестало греть, и из моих пальцев исчезла недокуренная сигарета. Зачем-то я обернулся назад и увидел что какому-то чудаку на одну букву стало плохо и он лежит прямо на заплеванном тротуаре без движения. Не желая выглядеть в глазах людей бессердечной тварью, я подошел к человеку и уже хотел было спросить что-нибудь о том все ли нормально.
Тут подошла тетка и перевернула тело, и я сел на жопу, потому что рожа была моя, хоть и очень бледная и с ссадиной на подбородке, но моя. И я не дышал. Люди в основном проходили мимо, пофигиистично поглядывая на мой труп, но некоторые подходили. Кто-то вызвонил даже не поленился вызвонить скорую помощь.
Вот так вот, жил себе жил, жизнь прожигал, и помер. Офигенно просто. Ух и натерпелся я страху.
А когда открыл все было так же, почти так же. Ветер кончился, хотя до этого дул мне в лицо, солнце перестало греть, и из моих пальцев исчезла недокуренная сигарета. Зачем-то я обернулся назад и увидел что какому-то чудаку на одну букву стало плохо и он лежит прямо на заплеванном тротуаре без движения. Не желая выглядеть в глазах людей бессердечной тварью, я подошел к человеку и уже хотел было спросить что-нибудь о том все ли нормально.
Тут подошла тетка и перевернула тело, и я сел на жопу, потому что рожа была моя, хоть и очень бледная и с ссадиной на подбородке, но моя. И я не дышал. Люди в основном проходили мимо, пофигиистично поглядывая на мой труп, но некоторые подходили. Кто-то вызвонил даже не поленился вызвонить скорую помощь.
Вот так вот, жил себе жил, жизнь прожигал, и помер. Офигенно просто. Ух и натерпелся я страху.
Пока я дивился тому, что я все еще не провалился под землю и меня не распинают на перевернутом кресте рогатые бесы, моему трупу оказывали первую помощь, потом вторую, потом ваще третью, какой-то усатый мужик даже вызвался было сделать искусственное дыхание, но его приструнили и он, разочарованно шевеля усами, скрылся в неизвестном направлении, что-то бурча о гомофобах.
Подъехала скорая и, лихо заехав прямо на тротуар, извергла из своего стерильного нутра молодую девку, у блин, практикантка тоже мне, ну и фигли ты делать будешь с трупом моим? Ты ж небось и не знаешь ни хрена. Однако, баба сноровисто осмотрела мой труп, заглянула в мои мутные очи и, сказав чтобы кто-то закинул меня на носилки, пошла открывать дверь "Газельки".
Оглашая окрестности мерзким воем сирены, Газель на огромной скорости мчалась в хрен пойми какую больницу. На поворотах рука моего кадавра падала с груди и безвольно свисала, раскачиваясь в такт маневров Газели, и тогда медсестра заботливо клала руку на место. А я сидел рядом и глядел на медсестру, покатываясь от хохота, я ж ее за сиськи лапаю, а ей хоть бы хны, не чует ничего, только как бы невзначай одернет свою робу нежно зеленого цвета.
В больницу приехали быстро. Сгрузили меня и, бегом толкая носилки, затащили в больницу. Я пошел рядом, примечательно что мне бегать не нужно было, я двигался быстрее них, даже не стараясь этого делать.
Носилки закатили в палату и мне стало безразлично, один хрен всёе, помер уже. А зная нашу российскую медицину - так ваще шансов нету. Я прошелся по коридору, вперед, назад. Скучно. Неизвестно даже что делать и куда идти. А говорили-то: чистилище, ад, рай, вальгала, тартар. Пошли вы все... нету этого!
В очередной раз проходя по коридору, я задел плечом какого-то тщедушного очкарика, который с отсутствующим взглядом разглядывал плакат, где рассказывалось о том, что наша медицина, самая медицинистая медицина из всех медицин, будь он неладна.
Очкастый глянул на меня. Оппа! Потом изумился, глянул на меня поверх очков - и ты тоже? Ни хрена се! Видит меня. Ты че? Я ниче, я сдох, отвечаю. Давно что ли? Да минут 15 прошло уже, говорю. А я вот с операции, намудрил врач чего-то, я и преставился. Ну, бывает, говорю. Чего делать- то будем? Ждать надо. Скоро наверное придут за нами. Кто говорю, придет-то? Че ты паришь мне? Как же, говорит, 40 дней пройдет и несомненно придут. А пока нам погулять полагается. Тут он на меня смотрит и говорит: что-то ты мне не нравишься. Блин, отвечаю, мне тоже мужики как-то не очень, я при жизни больше баб любил, говорю. Да не, говорит, ты на себя глянь, исчезаешь ты. Ха, да ты ж не сдох еще! Вот те не повезло, щас прямиком в свой труп и будешь еще 30 лет во тьме офигевать. В коме, пока не сдохнешь. Типун те! - говорю, какая кома? Да все, бывай, спасли тебя, говорит. Может свидимся еще. Давай, пока-пока.
И тут опять, твою мать, моргнул как будто. Глаза открываю, лежу в левом каком-то халате, на шконаре в палате, а рядом врач. О, очнулся, говорит. Ты, говорит, в рубашке родился, почти 10 минут в клинической смерти пребывал и ничего, выбрался. Свет, небось, видел? Уж сказать я ему хотел про этот свет и все его туннели, да слабость меня одолела. Ладно говорит, спи, полежишь у нас еще.
И я уснул, успев перед этим подумать, что если проснусь, надо будет замутить с той медсестрой или кто она там, которая мою почти мертвую руку в скорой помощи на носилки клала. Темнота окутала меня, спать, спать, спать.
Именно так мне запомнилась моя хоть и клиническая, но смерть.
Подъехала скорая и, лихо заехав прямо на тротуар, извергла из своего стерильного нутра молодую девку, у блин, практикантка тоже мне, ну и фигли ты делать будешь с трупом моим? Ты ж небось и не знаешь ни хрена. Однако, баба сноровисто осмотрела мой труп, заглянула в мои мутные очи и, сказав чтобы кто-то закинул меня на носилки, пошла открывать дверь "Газельки".
Оглашая окрестности мерзким воем сирены, Газель на огромной скорости мчалась в хрен пойми какую больницу. На поворотах рука моего кадавра падала с груди и безвольно свисала, раскачиваясь в такт маневров Газели, и тогда медсестра заботливо клала руку на место. А я сидел рядом и глядел на медсестру, покатываясь от хохота, я ж ее за сиськи лапаю, а ей хоть бы хны, не чует ничего, только как бы невзначай одернет свою робу нежно зеленого цвета.
В больницу приехали быстро. Сгрузили меня и, бегом толкая носилки, затащили в больницу. Я пошел рядом, примечательно что мне бегать не нужно было, я двигался быстрее них, даже не стараясь этого делать.
Носилки закатили в палату и мне стало безразлично, один хрен всёе, помер уже. А зная нашу российскую медицину - так ваще шансов нету. Я прошелся по коридору, вперед, назад. Скучно. Неизвестно даже что делать и куда идти. А говорили-то: чистилище, ад, рай, вальгала, тартар. Пошли вы все... нету этого!
В очередной раз проходя по коридору, я задел плечом какого-то тщедушного очкарика, который с отсутствующим взглядом разглядывал плакат, где рассказывалось о том, что наша медицина, самая медицинистая медицина из всех медицин, будь он неладна.
Очкастый глянул на меня. Оппа! Потом изумился, глянул на меня поверх очков - и ты тоже? Ни хрена се! Видит меня. Ты че? Я ниче, я сдох, отвечаю. Давно что ли? Да минут 15 прошло уже, говорю. А я вот с операции, намудрил врач чего-то, я и преставился. Ну, бывает, говорю. Чего делать- то будем? Ждать надо. Скоро наверное придут за нами. Кто говорю, придет-то? Че ты паришь мне? Как же, говорит, 40 дней пройдет и несомненно придут. А пока нам погулять полагается. Тут он на меня смотрит и говорит: что-то ты мне не нравишься. Блин, отвечаю, мне тоже мужики как-то не очень, я при жизни больше баб любил, говорю. Да не, говорит, ты на себя глянь, исчезаешь ты. Ха, да ты ж не сдох еще! Вот те не повезло, щас прямиком в свой труп и будешь еще 30 лет во тьме офигевать. В коме, пока не сдохнешь. Типун те! - говорю, какая кома? Да все, бывай, спасли тебя, говорит. Может свидимся еще. Давай, пока-пока.
И тут опять, твою мать, моргнул как будто. Глаза открываю, лежу в левом каком-то халате, на шконаре в палате, а рядом врач. О, очнулся, говорит. Ты, говорит, в рубашке родился, почти 10 минут в клинической смерти пребывал и ничего, выбрался. Свет, небось, видел? Уж сказать я ему хотел про этот свет и все его туннели, да слабость меня одолела. Ладно говорит, спи, полежишь у нас еще.
И я уснул, успев перед этим подумать, что если проснусь, надо будет замутить с той медсестрой или кто она там, которая мою почти мертвую руку в скорой помощи на носилки клала. Темнота окутала меня, спать, спать, спать.
Именно так мне запомнилась моя хоть и клиническая, но смерть.
Polzovatel3000