Страшные истории и мистические истории

Подобная агрессивная риторика окончательно убедила меня в серьезности ее намерений, и я ушел от нее, но на душе остался неприятный осадок. Перспектива остаться одиноким, без детей меня испугала, но это было наименьшей из бед, которые меня ждали. Во мне нарастала паранойя. Я стал видеть сны. Они были ужасны: один из моих снов был кошмаром, в котором я пытался отнять детей у Марины, но она все время ускользала и дразнила меня, пока я не просыпался в холодном поту, а после долго с колотящимся сердцем лежал в темноте. Я не знал, наяву все это происходит или я все это себе выдумал.

Я действительно любил своих детей. Я видел в них личность, а не просто слепок с меня. Но я никогда не ощущал полного слияния с ними. Возможно, они были частью меня, а я – частью их. Возможно, нет. В их поведении я часто отмечал черты, которые до тех пор были для меня необъяснимы.

Ужасная, омерзительная и, если хотите, даже извращенная мысль стала незаметно овладевать моим сознанием, но я не знал, как ее можно выразить и, главное, как я сам в нее поверю. Но одно я мог выразить точно: моя жена не получит детей. Я готов пойти на преступление, чтобы дать этой мысли укорениться в моем уме. Ведь только в силу этой мысли мои кошмары стали чуть менее отвратительными.

Прошло уже немало времени. Наступила зима. Погода стояла лютая, и я, несмотря на то, что совершенно не имел возможности подышать свежим воздухом, часто выходил на балкон, чтобы немного размяться. Курить я не любил, но, когда было особенно мерзко на душе, курение меня успокаивало. К тому же в глубине души я понимал, что другого выхода нет. В такие моменты я часто думаю о смерти. Что есть смерть? Смерть — это, с одной стороны, мучительная духовная дезориентация, когда у человека пропадает всякая возможность рационального осмысления окружающего мира, а с другой — полное небытие и, как следствие, полная тьма. Погрузить своих детей в подобное небытие я был не в состоянии. Кроме того, я понимал, что в этом заключается самое страшное. Но нужно было пересилить себя. Нужно было во что бы то ни стало все поставить на свои места. Ведь, в сущности, что происходит: Марина пытается лишить меня детей, убить их для меня — и при этом честно и искренне считает, что спасает меня от самого себя. Как можно жалеть ее?

Под видом отдыха я решил вывезти детей на своей машине из нашего пригорода. Думаю, это было безумием. Все указывало на то, что это было как минимум рискованно, но я уже не мог остановиться. Дети веселились, играли и просто хотели ехать в город. Я пообещал им шикарное путешествие, и это подействовало. К тому же после у меня появилось оправдание — я полагал, что отпущу их.

Природа зимы была очаровательна: низкие облака, странный белесоватый свет неба. Деревья казались необыкновенно светлыми, но со снегом они, конечно, не могли сравниться. Встречных машин было не много. Казалось, все они в эту чудесную, морозную и одновременно теплую погоду думали об одном: о том, что же будет дальше.

Мы ехали около часа. Дети стали беспокоиться и чаще говорить с Мариной по телефону. Эти разговоры по мобильному все больше напоминали ссору, но я не придавал этому значения. В какой-то момент мы заехали в глушь — дорогу, по которой мне не доводилось ездить лет сто. Рядом была река, чья вода, похоже, лет пятьдесят как спала.. Стояла мертвая тишина, лишь иногда прорезаемая жужжанием ветра в голых ветвях. Все молчали. Я слышал отдаленный стук собственного сердца. Я понял, что дальше будет что-то страшное. Я достал веревку и стал привязывать детей к сиденью, думая, что только так смогу удержать их. Они почти не сопротивлялись. Сделав это, я решил толкнуть машину в ледяную реку, списав все это на несчастный случай. Река покрылась тоненьким льдом, и я подумал, что машина легко его проломает и утонет вместе с детьми, но я ошибся — машина изящно заскользила по нему, и я слышал, что дети даже засмеялись. Я, находясь вне кабины автомобиля, пришел в ужас — это был самый настоящий кошмар. Я видел, как машина скользит вперед, постепенно наращивая скорость, а через несколько секунд она уже была совершенно неуправляема. Немного погодя она пропала из виду, и я закрыл глаза. Я понял, что в этой жуткой сцене не было никакого смысла. Я стоял один посреди страшного безлюдного места, пока мои дети скользили по льду в неизвестном направлении и, наверное, еще долгое время смотрел бы в одну точку, но телефонный звонок разбил оцепенение. Я посмотрел на дисплей и увидел, что это Марина. Охваченный паникой, я просто побежал. Бежал я около двадцати минут, пока Марина не позвонила вновь. Отдышавшись, я решил поднять телефон и действовать наудачу. Не успел я ничего сказать, как услышал: «Ты что наделал, придурок?». Я постарался сделать вид, что ничего не понял, но она добавила, что связалась с детьми по телефону и все знает. Она уже едет с полицией. Действительно, по ходу нашей поездки она часто звонила детям. Очевидно, что им хватило ловкости, несмотря на то, что они привязаны, поднять телефон. Как я мог не догадаться позвонить им первый?

Чуть позже, находясь в отчаянии, я во всем признался. Я чувствовал страх, который испытывал раньше только во сне, но теперь он уже перешел в настоящий ужас. Мне дали большой срок за покушение на убийство. Детей, живых и здоровых отдали Марине, у которой, как выяснилось, было не так уж и много шансов отнять их у меня.

СИЗО, а затем и колония строгого режима оказались очень неприглядного вида и качества: настоящие карцеры с подтекающей стеной, бетонный пол с пузырями, грязноватые стены, воняющая хлоркой параша в углу. Сокамерники очень недружественно относились к моему злодеянию, хотя сами были далеко не ангелами. Они старались меня унизить и задеть – из чувства мести, наверно.

Я несколько раз пытался добиться свидания с Мариной, но, как выяснилось позже, она уехала с каким-то молодцом в другую страну. Не знаю, новый это был молодец или очень старый. Вскоре я оказался в тяжелейшем состоянии.

Чем можно объяснить мотивы моего ужасного поведения? Похоже, мой рассудок постоянно переключался в режим, похожий на пограничную зону, разделяющую два мира. Стоит винить в моей неудаче случай? Или мои собственные страхи? Я не был ни трусливым, ни мстительным. Я не был безрассудным. Но этого, конечно, мало.