Тишина... Абсолютная, мертвая тишина. Хотя, если прислушаться, где-то в самом дальнем углу этого старого, пропитанного запахом плесени и немого отчаянья подвала, чуть слышно капает вода. Кап-кап, кап-кап, кап-кап... Это сводит с ума, разъедает изнутри лучше самой извращенной пытки. Но мне уже, собственно говоря, все равно - мое сознание находится на той самой грани, разделяющей реальность и забытье. Я сижу, прислонившись к холодной стене и смотрю в бездонную темноту. Она, как будто живая, обступает со всех сторон, протягивает ко мне свои липкие щупальца и проникает во внутрь. Я не могу не смотреть. Вчера Он отрезал мне веки. Чтобы я не пропустил представление, устроенное специально для меня. Так Он сказал.
Я смотрел на нее. На ее белокурые волосы, разметавшиеся по плечам, на вздернутый носик, опухшее от слез лицо и, нервно вздрагивающие, хрупкие плечи. Я наблюдал, как Он подвешивает ее вниз головой, туго стягивая веревкой ее тонкие лодыжки, как она беспомощно дергается, в попытках освободиться. В моих ушах все никак не прекращал звучать истошный истерический крик моей жены, моей любимой Сашеньки! А я все смотрел!
Я смотрел на нее. На ее белокурые волосы, разметавшиеся по плечам, на вздернутый носик, опухшее от слез лицо и, нервно вздрагивающие, хрупкие плечи. Я наблюдал, как Он подвешивает ее вниз головой, туго стягивая веревкой ее тонкие лодыжки, как она беспомощно дергается, в попытках освободиться. В моих ушах все никак не прекращал звучать истошный истерический крик моей жены, моей любимой Сашеньки! А я все смотрел!