Курсусофобия – это страх проклятий.
Происходит от обратного: с латинского "бег" и древнеанглийского "молитва от дурного глаза".
Памятуя правку, откажемся от привычных мне экспромтных точек зачина: в сноске поясню прочее. Экспромт такой: это намеренная стилизация, ниже объясню, почему. Это вроде как конспект того, чем тут пугают в строфах:
Я, старый рыбак, проклинаю сноху*
До всех поколений за грех,
Но дух её лютый всегда наверху,
Я слышу во сне её смех.
Повесился сын, а любимец его –
Наш верный и ласковый пёс –
В кровь грянулся оземь, прошёл за стекло:
Сквозь зеркало – дьявол унёс.
Происходит от обратного: с латинского "бег" и древнеанглийского "молитва от дурного глаза".
Памятуя правку, откажемся от привычных мне экспромтных точек зачина: в сноске поясню прочее. Экспромт такой: это намеренная стилизация, ниже объясню, почему. Это вроде как конспект того, чем тут пугают в строфах:
Я, старый рыбак, проклинаю сноху*
До всех поколений за грех,
Но дух её лютый всегда наверху,
Я слышу во сне её смех.
Повесился сын, а любимец его –
Наш верный и ласковый пёс –
В кровь грянулся оземь, прошёл за стекло:
Сквозь зеркало – дьявол унёс.
Вот я, безутешный, вострю свой гарпун,
И вышел я в море, скорблю,
Печальная речь моих яростных струн
Зло песню терзает мою.
И злая душа, что мы драугом зовём,**
Восстала из хладных глубин,
И кракен, и черти, и буря, и гром,
И ада всего властелин.
И щупальце мой захватило сапог,
И тянет в пучину, как сеть,
За то, что язык мой угрюм и жесток,
Ужасная близится смерть.
Одно мне утешно, что сына я в ночь
Средь адского дна обниму,
А где-то царит моя блудная дочь –
Уж тайно и мне, и ему.
Всей мощью проклятий я ль сына убил?.. –
Неведомо мне, старику.
Молчит предо мною и сам Гавриил,
И сам Вельзевул ни гугу.
Струит из очей моих адов огонь,
Спасенья простор мне закрыт,
Нет сна мне за гробом: сам чёрт, чёрный конь,
Заждался, ноздрями дымит.
С тех пор в годовщину проклятий моих
По лунной дороге ношусь,
И адские речи, смущая живых,
Твержу да убийства стыжусь.
Прохожий, ты видишь меня, погляди:
Седой и безумный, что зверь,
Средь белой воды, что горит позади,
Волною я конный теперь.
И если меня ты крестом осенишь,
Едва ли ты сердце моё
От ужаса вечного освободишь,
Меж тем как стальное копьё
По-прежнему я волоку за спиной,
Чтоб души из тел исторгать,
И чтоб перед смертью, земляк мой родной,
Ты понял сквозь свой неисторгнутый вой,
Что поздно меня проклинать.
* Сноха – суть жена сына по отношению к его родителям.
** Драуг - немой дух, чистое исчадие зла: освобождается, если моряк убивает тюленя, выглядит аки дементор по Роулинг, с той только разницей, что скандинавские воины и моряки боялись его до дрожи, а с дементором и школьник совладает...
Сноска: для читателя: о предыдущих правках:
1. Публилий Сир – это прозвище от "Сириец", ср. Юлий Цезарь. Я рада, что модератор разбирается в Средневековье, но сюзерены и сиры тут ни при чём. Слава Гершензону. Благодарю за труд.
2. Есть классический русский стих, когда весь левый край идёт под прописную, и так называемый, скажем, мировой классицизм, даже и не знаю, откуда он синтезирован, но обычно я экспромты пишу именно так, снося со строчной, и рамки там тоже жёсткие, и легче запороть. Предыдущие три экспромта мне подтянули до русского стиха, благодарю, и я была огорчена тем, как теряется при этом речевой момент и, главное, скорость стиха: на каждую строку получается тогда микроцезура, пауза. Это то, что я боялась потерять, потому потеряла. Тянуть экспромт меня учил Багрицкий, а это русский прописной левый край, то есть я правку органически принимаю, ментально нет: есть же давно строчный (европейский?) способ, более того, их можно и чередовать, если нужно. Бродский, Ахмадулина, Тушнова, Рыжий записывают так, Лорку так переводят, хотя там нет никакого авангарда, да и изрядное количество ныне пишущих, но я бы была рада, если бы вместо того, чтобы проделывать за мной титаническую работу, неизвестный мне редактор просто подсмотрел, за кем я беру: скажем, у Рильке, а это почти Лермонтов. Просто подсмотрите, как мы его переводим, а писать я согласна и с русским краем. Рильке весь о Боге, там нечего пугаться.
Фокус в том, что стих а-ля...
я вышел ночью и погостом
пошёл как вдруг из-за плиты
топор залитый мёртвой кровью
отсёк мне череп навсегда
...это настолько же жёсткие рамки, как гекзаметр Гомера, а кажется, школота ни разу Пушкина не видела.))
3. Экспромт сложнее стиха: он пишется как мысль от сих до сих, и я могу в нём наломать дров, очевидных мне, или просто опечататься, а для модератора это скрыто. Я пришла сюда именно чтобы пугать. Но испугать нынешнего читателя, апеллируя к По или Вертинскому, а они действительно устрашают, на самом деле очень сложно: ну нестрашно это. Только поэтому я и печалюсь за свою манеру вязать строку. Считается, что экспромт легкотня и халтура. На самом деле это пилотаж ради наименее серьёзного результата. Моя цель – вызвать страх, если смогу, а нет – так хотя бы объяснить его грани. Страх целебен: им мы лечим избыточный помысел в век переизбытка информации, иначе бы у всех давно мозг вскипел. Один раз я недосмотрела, и меня чуть не уволокло: видимо, так можно перегореть на помысле или стать растением, второй раз остерегаюсь: страшно.
4. О мате: он гневает, радует, даёт думать, печалит, но пугает в последнюю очередь, и насколько мы мат обдумываем, настолько страх гасим. И насколько он нас радует, настолько сводит страх к ровному уровню. Поэтому его купируют в детских страшилках, а так-то детский фольклор, даже детсадовский, гораздо грубее, чем то, что мы здесь табуируем. Во всяком случае, если читатель у меня где-то найдёт очевидный вариант под матерок, там я наверняка выразилась резко, а остальное правка. Просто я здесь находила прошедшее цензуру слово "по?ер" и решила проверить. Кроме того, мат древнее гармонизированного Пушкиным совершенного языка, и у мата порядка сорока функций, в том числе и заклинательная, и со страшными историями то же самое. Очень трудно напугать человека, вообще никак на обсценку даже и не намекая. Существует и громадное количество цензурных, но кодовых слов, означающих всё те же матерные вещи, просто я убеждена, что если бы я ими пользовалась, вряд ли бы меня кто-нибудь расшифровал. Любой стих может пугать, если Вы за ним это подразумеваете. Данный экспромт, нахватанный буквально отовсюду, от ирландцев и до "Трусоват был Ваня бедный...", а из этого все наши КиШи..., что-то вроде конспекта для всего, что тут есть стихового. Меня мало пугают здешние стихи, особенно когда посбаивают. Поэтому я вмешалась. Меня интересует, можно ли вызвать страх тем, что я говорю. Истории тут действительно пугающие. И вообще я настолько впечатлительна, что никогда не смотрю хорроры. Наш категорический запрет на мат здесь – это почти чистая курсусофобия. Не при детях. Не при подростках. Не при дамах. Не при девочках. И мораль тут ни при чём: это древнее.
5. Думается, я жульничаю, когда в строфы идут не те страхи, которые я заявляла: например, в данном экспромте самое страшное – сноха: потому, что она дважды чужая: когда вошла в род и когда уже умерла проклятой. То есть с первых слов говоришь о самом страшном. Так построен страх чужой кошки аж у Гоголя. Зуб даю, никто не испугался. Между тем, само по себе это страшно. Я привыкла стихом веселить или на помысел наводить. Можно ли вообще напугать человека стихом?.. Мне кажется, нет, но я пытаюсь.
Нотабене. Если я окажусь проблемой для редакторов, то прервусь: нюанс в том, что я подумывала о сотне страшных стихов. Публикую, потому что зверски боюсь публиковать. Воображаю, как это может оказаться муторно править. И я думала бросить после трёх первых проб, но вот дальше мурлычу сквозь страх.
Правка и состоятельная, и щадящая, а по нервам дерёт так, будто кровью пишешь. Между тем, я всё-таки балуюсь. Вот этот не вышел. Может быть, это трагично. Вспоминаются Анху, Дандо. (Это не авторы, а носители смерти.) Но едва ли кто-то вздрогнет здесь. А ирландцы пугают безо всяких пугалок. Лучшее, что я здесь успела прочесть, напоминает ирландские легенды: у них кровь не из тела, а из духа.
Здешние все стихи песенные. Если их напевать, будет страшнее.
И вышел я в море, скорблю,
Печальная речь моих яростных струн
Зло песню терзает мою.
И злая душа, что мы драугом зовём,**
Восстала из хладных глубин,
И кракен, и черти, и буря, и гром,
И ада всего властелин.
И щупальце мой захватило сапог,
И тянет в пучину, как сеть,
За то, что язык мой угрюм и жесток,
Ужасная близится смерть.
Одно мне утешно, что сына я в ночь
Средь адского дна обниму,
А где-то царит моя блудная дочь –
Уж тайно и мне, и ему.
Всей мощью проклятий я ль сына убил?.. –
Неведомо мне, старику.
Молчит предо мною и сам Гавриил,
И сам Вельзевул ни гугу.
Струит из очей моих адов огонь,
Спасенья простор мне закрыт,
Нет сна мне за гробом: сам чёрт, чёрный конь,
Заждался, ноздрями дымит.
С тех пор в годовщину проклятий моих
По лунной дороге ношусь,
И адские речи, смущая живых,
Твержу да убийства стыжусь.
Прохожий, ты видишь меня, погляди:
Седой и безумный, что зверь,
Средь белой воды, что горит позади,
Волною я конный теперь.
И если меня ты крестом осенишь,
Едва ли ты сердце моё
От ужаса вечного освободишь,
Меж тем как стальное копьё
По-прежнему я волоку за спиной,
Чтоб души из тел исторгать,
И чтоб перед смертью, земляк мой родной,
Ты понял сквозь свой неисторгнутый вой,
Что поздно меня проклинать.
* Сноха – суть жена сына по отношению к его родителям.
** Драуг - немой дух, чистое исчадие зла: освобождается, если моряк убивает тюленя, выглядит аки дементор по Роулинг, с той только разницей, что скандинавские воины и моряки боялись его до дрожи, а с дементором и школьник совладает...
Сноска: для читателя: о предыдущих правках:
1. Публилий Сир – это прозвище от "Сириец", ср. Юлий Цезарь. Я рада, что модератор разбирается в Средневековье, но сюзерены и сиры тут ни при чём. Слава Гершензону. Благодарю за труд.
2. Есть классический русский стих, когда весь левый край идёт под прописную, и так называемый, скажем, мировой классицизм, даже и не знаю, откуда он синтезирован, но обычно я экспромты пишу именно так, снося со строчной, и рамки там тоже жёсткие, и легче запороть. Предыдущие три экспромта мне подтянули до русского стиха, благодарю, и я была огорчена тем, как теряется при этом речевой момент и, главное, скорость стиха: на каждую строку получается тогда микроцезура, пауза. Это то, что я боялась потерять, потому потеряла. Тянуть экспромт меня учил Багрицкий, а это русский прописной левый край, то есть я правку органически принимаю, ментально нет: есть же давно строчный (европейский?) способ, более того, их можно и чередовать, если нужно. Бродский, Ахмадулина, Тушнова, Рыжий записывают так, Лорку так переводят, хотя там нет никакого авангарда, да и изрядное количество ныне пишущих, но я бы была рада, если бы вместо того, чтобы проделывать за мной титаническую работу, неизвестный мне редактор просто подсмотрел, за кем я беру: скажем, у Рильке, а это почти Лермонтов. Просто подсмотрите, как мы его переводим, а писать я согласна и с русским краем. Рильке весь о Боге, там нечего пугаться.
Фокус в том, что стих а-ля...
я вышел ночью и погостом
пошёл как вдруг из-за плиты
топор залитый мёртвой кровью
отсёк мне череп навсегда
...это настолько же жёсткие рамки, как гекзаметр Гомера, а кажется, школота ни разу Пушкина не видела.))
3. Экспромт сложнее стиха: он пишется как мысль от сих до сих, и я могу в нём наломать дров, очевидных мне, или просто опечататься, а для модератора это скрыто. Я пришла сюда именно чтобы пугать. Но испугать нынешнего читателя, апеллируя к По или Вертинскому, а они действительно устрашают, на самом деле очень сложно: ну нестрашно это. Только поэтому я и печалюсь за свою манеру вязать строку. Считается, что экспромт легкотня и халтура. На самом деле это пилотаж ради наименее серьёзного результата. Моя цель – вызвать страх, если смогу, а нет – так хотя бы объяснить его грани. Страх целебен: им мы лечим избыточный помысел в век переизбытка информации, иначе бы у всех давно мозг вскипел. Один раз я недосмотрела, и меня чуть не уволокло: видимо, так можно перегореть на помысле или стать растением, второй раз остерегаюсь: страшно.
4. О мате: он гневает, радует, даёт думать, печалит, но пугает в последнюю очередь, и насколько мы мат обдумываем, настолько страх гасим. И насколько он нас радует, настолько сводит страх к ровному уровню. Поэтому его купируют в детских страшилках, а так-то детский фольклор, даже детсадовский, гораздо грубее, чем то, что мы здесь табуируем. Во всяком случае, если читатель у меня где-то найдёт очевидный вариант под матерок, там я наверняка выразилась резко, а остальное правка. Просто я здесь находила прошедшее цензуру слово "по?ер" и решила проверить. Кроме того, мат древнее гармонизированного Пушкиным совершенного языка, и у мата порядка сорока функций, в том числе и заклинательная, и со страшными историями то же самое. Очень трудно напугать человека, вообще никак на обсценку даже и не намекая. Существует и громадное количество цензурных, но кодовых слов, означающих всё те же матерные вещи, просто я убеждена, что если бы я ими пользовалась, вряд ли бы меня кто-нибудь расшифровал. Любой стих может пугать, если Вы за ним это подразумеваете. Данный экспромт, нахватанный буквально отовсюду, от ирландцев и до "Трусоват был Ваня бедный...", а из этого все наши КиШи..., что-то вроде конспекта для всего, что тут есть стихового. Меня мало пугают здешние стихи, особенно когда посбаивают. Поэтому я вмешалась. Меня интересует, можно ли вызвать страх тем, что я говорю. Истории тут действительно пугающие. И вообще я настолько впечатлительна, что никогда не смотрю хорроры. Наш категорический запрет на мат здесь – это почти чистая курсусофобия. Не при детях. Не при подростках. Не при дамах. Не при девочках. И мораль тут ни при чём: это древнее.
5. Думается, я жульничаю, когда в строфы идут не те страхи, которые я заявляла: например, в данном экспромте самое страшное – сноха: потому, что она дважды чужая: когда вошла в род и когда уже умерла проклятой. То есть с первых слов говоришь о самом страшном. Так построен страх чужой кошки аж у Гоголя. Зуб даю, никто не испугался. Между тем, само по себе это страшно. Я привыкла стихом веселить или на помысел наводить. Можно ли вообще напугать человека стихом?.. Мне кажется, нет, но я пытаюсь.
Нотабене. Если я окажусь проблемой для редакторов, то прервусь: нюанс в том, что я подумывала о сотне страшных стихов. Публикую, потому что зверски боюсь публиковать. Воображаю, как это может оказаться муторно править. И я думала бросить после трёх первых проб, но вот дальше мурлычу сквозь страх.
Правка и состоятельная, и щадящая, а по нервам дерёт так, будто кровью пишешь. Между тем, я всё-таки балуюсь. Вот этот не вышел. Может быть, это трагично. Вспоминаются Анху, Дандо. (Это не авторы, а носители смерти.) Но едва ли кто-то вздрогнет здесь. А ирландцы пугают безо всяких пугалок. Лучшее, что я здесь успела прочесть, напоминает ирландские легенды: у них кровь не из тела, а из духа.
Здешние все стихи песенные. Если их напевать, будет страшнее.
Цунаде-сама