Основано на реальных событиях.
Своего отца я не помнил. Мне было два года, когда он ушёл от нас. Как это бывает, полюбил другую и ушёл строить новую семью. Представляю, что тогда испытывала мама, остаться одной с тремя детьми, старшему из которых было четыре года, а младший - ещё грудничок. Позже я узнал, что Женьку – младшего, она подумывала на время отдать в детдом, боялась, что не подымет одна троих. Но моя бабушка, её мать, ей этого не позволила, сказала, что будет помогать всем, чем сможет.
В общем, как-то мы прожили без отца и не чувствовали себя какими-то обделёнными. Мама была нашим всем. Мы, будучи детьми, не осуждали его, не скучали по нему. Его для нас просто не было и ни когда не существовало. Ведь он ни разу не появился с тех пор и не искал встреч с нами. Как он выглядел, мы знали только по фотографиям в семейном альбоме. Мама, будучи человеком не импульсивным, не выбросила их. Всё таки, это часть её жизни.
Теперь, спустя годы, когда у меня уже у самого дети, я понимаю, насколько жестоким был его поступок. Прижимая своих детей к груди, и чувствуя, как они обвивают мою шею своими нежными ручками, я не могу себе представить, как можно предать их. Ведь это твои собственные частички, которые дарят тебе целый океан радости и счастья, и которые любят тебя беззаветно просто за то, что ты есть. Я дал себе слово, что никогда не стану похожим на своего отца.
Своего отца я не помнил. Мне было два года, когда он ушёл от нас. Как это бывает, полюбил другую и ушёл строить новую семью. Представляю, что тогда испытывала мама, остаться одной с тремя детьми, старшему из которых было четыре года, а младший - ещё грудничок. Позже я узнал, что Женьку – младшего, она подумывала на время отдать в детдом, боялась, что не подымет одна троих. Но моя бабушка, её мать, ей этого не позволила, сказала, что будет помогать всем, чем сможет.
В общем, как-то мы прожили без отца и не чувствовали себя какими-то обделёнными. Мама была нашим всем. Мы, будучи детьми, не осуждали его, не скучали по нему. Его для нас просто не было и ни когда не существовало. Ведь он ни разу не появился с тех пор и не искал встреч с нами. Как он выглядел, мы знали только по фотографиям в семейном альбоме. Мама, будучи человеком не импульсивным, не выбросила их. Всё таки, это часть её жизни.
Теперь, спустя годы, когда у меня уже у самого дети, я понимаю, насколько жестоким был его поступок. Прижимая своих детей к груди, и чувствуя, как они обвивают мою шею своими нежными ручками, я не могу себе представить, как можно предать их. Ведь это твои собственные частички, которые дарят тебе целый океан радости и счастья, и которые любят тебя беззаветно просто за то, что ты есть. Я дал себе слово, что никогда не стану похожим на своего отца.
В детстве мы очень часто гостили у бабушки. Она жила в деревне в небольшом доме, рядом огород, речка. Деревенские дома – они словно живые, у них есть душа, свой уют, тепло. Будто добрый дедушка, всегда готовый приютить своих домочадцев. Но наш отец, со слов мамы, не любил ночевать в этом доме. По ночам он задыхался, а на утро рассказывал сон, в котором его кто-то душил. На что бабушка говорила, что это домовой, который сразу невзлюбил вашего отца. И потому приходил к нему по ночам. «И видишь как оно вышло, паскудником оказался папка ваш. Не зря домовой на него осерчал, загодя чувствовал».
К слову сказать, с детства у меня была обида на бабушкиного домового. Когда я ещё ходил в детский сад, у меня была игрушка – Петрушка. Приятель дал поиграть. Он был в меховой шапочке и сером кафтанчике. Однажды, когда мы ночевали в деревне, Петрушка у меня пропал. Где я только его не искал. А бабушка сказала: «Поди домовой взял, поиграет и отдаст». Но свою игрушку я больше не увидел. И когда приятель Алёшка потребовал её назад, мне было очень стыдно, что я его потерял. Мы с ним сильно повздорили тогда. Может поэтому этот случай мне и запал в память.
Прошли годы, бабушки не стало. Дом стал пустовать, ведь в деревню мы теперь приезжали только в дачный сезон, а осенью заколачивали окна, запирали двери и до весны. Вот и сейчас уже конец октября, слякоть. Посмотришь на этот серый пейзаж, и на улицу выходить не хочется. Сидим дома в своей квартире. Детям как обычно грустить некогда, играют, шумят.
Я стоял в кухне, смотрел в окно, когда в дверь позвонили. Открыв дверь, я увидел неприятного вида мужичка. Пожилой, небритый, с резким запахом перегара. Он был одет в какие-то бесформенные штаны, грязно-красный свитер и тёмную куртку с засаленными рукавами.
- Здравствуй, ты меня не узнаёшь? – спросил он.
- Нет!
- А мама дома?
- Нет, она здесь не живёт.
- Неужели ты меня не узнаёшь? – он смотрел на меня виновато улыбаясь.
- Что-то не припоминаю. (А сам думаю, что где-то его видел).
- Я ведь твой папа!
И тут я понял почему его лицо показалось таким знакомым, вспомнив фотографии из старого альбома. Да это был ОН! Но от того красавца ничего не осталось: припухшие щёки, круги под глазами, двухнедельная щетина подёрнутая сединой, волосы патлами торчали из-под кепки. Вот чего, чего, а такой встречи я ни как не мог ожидать. Он развёл в стороны руки, предвкушая объятья, но услышал только сухое:
- Ну, зайди.
Я не знал как себя вести. Он что рассчитывал, что я брошусь к нему на шею? У меня к этому человеку нет никаких тёплых чувств. Абсолютно никаких. Но и выгонять его было как-то не по-людски, ведь ему пришлось проделать немалый путь сюда. Значит что-то его с подвигло. Возможно, где-то в глубине души я желал, чтобы он приехал, бросился к нам в ноги и молил прощенья, за то предательство, которое совершил.
Но просить прощения он, похоже, не собирался. Мы сидели в кухне. Я поставил чайник, собрал на стол какую-то еду. Он всё расспрашивал про то, как мы живём, как мама, где остальные братья. Про себя рассказывал, про свою нелёгкую жизнь. Оказывается, у нас он проездом. Едет к своему сослуживцу, тот пообещал по работе тёплое местечко, сторожем; общага, хорошая зарплата и т.п. В общем, самое оно для пенсионера. Когда разговор дошёл до того как бросила его вторая жена, он достал из-за пазухи бутылку водки со словами:
- Давай-ка, сынок, с тобой выпьем, мы же всё-таки родные люди.
Но я воздержался. Я вообще не любитель, тем более с малознакомыми людьми. Да мало ли. Я хоть человек тихий, спокойный, но вдруг с пьяна захочется пересчитать папе зубы или спустить с лестницы. А он ещё стал на ночлег напрашиваться, мол, поезд у него только завтра.
- Небось, не прогоните старика, да и с внучками понянчиться страсть как охота.
Оставить его ночевать?! Жене эта новость точно не понравится! Да и дочки его сторонятся. Вон притихли, не слышно их стало, как гость появился. К запаху перегара они не привычны, а тут уже по всей квартире аромат распространился. Я сразу стал думать как бы ему отказать повежливее. Тут щёлкнул дверной замок и в квартиру вошла моя жена, вернулась с работы. Я резко встал:
- Поехали, будет тебе ночлег.
Быстро одевшись, стараясь уклончиво отвечать на расспросы жены, я взял ключи от дачи и вывел отца за дверь. Деревня была недалеко, на машине пятнадцать минут езды.
Как только мы отъехали, батю пробрало. Он рыдал крокодильими слезами, просил прощения, корил судьбу за то, что так вышло, даже пытался меня обнять, не смотря на то что я был за рулём. Наконец-то поворот на деревню, вот уже и позолоченные купола церкви показались.
- Надо же, восстановили! – удивился отец. – А ведь сколько лет разрушенная стояла?! Останови сынок, пойду поставлю свечку за здравие, да на долгую дорогу.
Службы сегодня не было, и церковь была пуста. Отец взял свечку и, подойдя к подсвечнику, начал пытаться поставить её. У него это никак не получалось. Он что-то бубнил себе под нос, то ли молился, то ворчал на свечу. Наконец разозлившись, он швырнул её на пол и, громко топая, вышел вон.
Когда мы подъехали к дому, он запричитал, как давно здесь не был, сколько воды утекло. Открыв дверь, я впустил его в дом. Решив долго не засиживаться, я по-быстрому ему объяснил: вот умывальник, вот кровать, вот масляный радиатор. Печь старая, мать боится её топить, поэтому включи радиатор, но не на всю ночь, а то жалуются, что от него голова болит. Сказав на прощанье, что завтра утром заеду за ним и отвезу на вокзал, я сел в машину и поехал домой.
Ночью я не мог сомкнуть глаз, всё думал об отце. Оказывается, он нисколько не изменился. Выходит, мы для него совсем ничего не значим?! Раз он появился снова в нашей жизни только потому, что проезжая мимо, понадобилось где-то переночевать.
Наконец прозвенел будильник. Я отвёз старшую дочь в школу, а затем поехал в деревню.
Подойдя к дому, я решил разбудить его, громко постучав в окно и крикнув: «Отец, открывай». У меня хоть и есть ключ, но вдруг человеку надо одеть штаны, привести себя в порядок. Но как-то язык не повернулся произнести это слово – отец. Поэтому я просто постучал по стеклу. Но в ответ тишина, никакого шевеления. Тогда я достал ключ и открыв дверь вошёл в дом.
Сначала я подумал, что он спит, напился и спит. Рядом на тумбочке, на расстеленной газете лежал порезанный хлеб и колбаса, а на полу валялась пустая бутылка водки. Сам же он лежал на кровати в одежде. Он лежал на спине левая рука и нога его свесились с постели. Когда я подошёл ближе, и тумбочка больше не закрывала его лицо, я понял, что он мёртв. Голова его почти свисала с края матраца, рот широко открыт, мутно-стеклянные глаза смотрели в пол. Пересилив страх, я попробовал дотронуться до него, чтобы нащупать пульс, но тело уже совсем остыло. Я вышел на свежий воздух и позвонил в полицию. Сидя на крыльце, я думал только об одном: «Отец, лучше бы ты не приезжал!»
Долго ждать не пришлось, приехали две машины полицейская и скорая помощь. Сотрудники скорой зафиксировали смерть, которая, по их словам, наступила около двух часов ночи. На теле никаких признаков насильственной смерти, поэтому предположили, что это сердечный приступ. На инсульт не похоже, так как рот широко открыт, будто он задыхался. Полицейские осмотрели дом, искали какие-то улики. Мне показалось странным, что в комнате, в углу валялись вещи, которых там не должно быть: рюмка из которой он видимо пил, ночник и будильник с тумбочки, фумигатор с подоконника. Будто он, лёжа на кровати, швырял то, до чего мог дотянуться.
Наконец, спустя два часа, полицейские засобирались, занесли носилки, переложили отца и загрузили в машину скорой помощи. И когда они убрали тело, я увидел, пожалуй, самую главную улику, которую не смог бы привязать к делу ни один следователь. Улику, увидев которую у меня округлились глаза и холодок пробежал по спине. На смятой постели лежала игрушка, тот самый Петрушка, который пропал в моём далёком детстве.
Альтернативная концовка.
Сказав на прощанье, что завтра утром заеду за ним и отвезу на вокзал, я сел в машину и поехал домой.
Помню, что очнулся на следующее утро, сидя в своей машине. Голова страшно болела. Глянув в зеркало, я не узнал того кто на меня смотрит: на лбу синяк, под носом ручеёк засохшей крови, лицо грязное. Окинув взглядом, обнаружил что весь вывалян в грязи. Машина стояла, уткнувшись в куст ивняка напротив церкви. Как я здесь очутился? Память никаких подсказок, к сожалению, не выдавала. Пока никто не обнаружил меня в таком виде, я решил быстренько убраться. Прежде чем появиться дома, надо было привести себя в порядок. Ах да, вчера же отец заявился. Я обещал его на вокзал сегодня увезти. Машина к счастью завелась с первого раза. Долго не думая я повернул в сторону своей дачи. Стучать в двери не стал, так как любой громкий звук гулом отдавался в моей голове. Открыл ключом, вошёл в комнату и сел на кровать, возле распластавшегося отца. Потормошил его за плечо со словами:
- Вставай, пап. На вокзал тебе пора.
Даже в состоянии сильного похмелья, я почувствовал как непривычно из своих уст слышать слово папа. Я встал и пошёл к умывальнику. Холодная вода постепенно возвращала мне мой разум и внешний вид. «Почему голова так, болит? Неужели я вчера с отцом напился? Похоже на то. Вон бутылка на полу валяется, да ещё одна в углу. Что же он всё дрыхнет? Так и на поезд опоздать можно».
Я снова подошёл к кровати и только теперь, увидев широко разинутый рот и стеклянный взгляд, понял, что он мёртв. Ошарашенный, я опустился на колени, чтобы дотронуться до артерии, может всё таки спит. Но его кожа было холодна как ручка двери, к которой я только что прикасался, прежде чем войти в дом. Я сел на пол, огляделся, пытаясь понять, что же здесь произошло. Кажется, память стала потихоньку возвращаться. Я стал вспоминать, как вчера попрощавшись с отцом, поехал домой, но, доехав до церкви, резко повернул назад. Зайдя в дом, я начал громко выяснять отношения. Отец пытался оправдываться. Но одно не давало мне покоя:
- Почему, скажи, почему за столько лет ты ни разу не появился? Мы что для тебя совсем ничего не значим?
Затем картины вчерашнего вечера посыпались каскадом одна за другой. Вот мы сидим на кровати с рюмками в руках. Я протягиваю ему кусок хлеба, чтобы он закусил. Потом вижу как ударил его в лицо так, что он упал. Но я тут же подбежал и, поднимая его с пола, со слезами прошу прощения. Помню, как тряс его за грудки со словами: «Ну почему, папка, почему?» Вот мы сидим на полу, а я рыдаю, уткнувшись в его красный свитер. Затем картина, от которой у меня задрожали колени. Я кричу: «Ты больше никуда не уедешь! Я не отпущу тебя!» А сам, вцепившись ему в горло, сжимаю что было сил. Он пытается меня утихомирить: «Потише, сынок, по тише, а то задушишь». Но я себя уже не контролировал. Он ничком лежал у меня на руках, когда я наконец, осознал что натворил. Я положил тело на кровать и выбежал на улицу. Испугавшись, я не знал, что мне делать. Решил, что надо ехать домой. Но на выезде из деревни, не справившись с управлением, въехал в куст. Помню, как стоял у машины, лил дождь. Обернувшись, увидел в тусклом свете фонарей белые стены церкви. Перебравшись через ограду, стал долбить в дверь, требуя открыть их. Потом, встал перед закрытыми дверьми на колени, прямо в лужу и молился, подставив лицо под ледяные капли дождя. Помню, как рыдал, извиваясь в грязи, моля: «Прости, Господи! Прости, меня папка!»
Может это всё сон. Это какой-то кошмар, надо только проснуться. Но дотронувшись до тёмно-синих пятен на горле покойника и отдёрнув руку, ощутив мертвецкий холод, я не очнулся в своей постели, значит это не сон. Значит, это действительно произошло со мной.
«Отец, лучше бы ты не приезжал!»
К слову сказать, с детства у меня была обида на бабушкиного домового. Когда я ещё ходил в детский сад, у меня была игрушка – Петрушка. Приятель дал поиграть. Он был в меховой шапочке и сером кафтанчике. Однажды, когда мы ночевали в деревне, Петрушка у меня пропал. Где я только его не искал. А бабушка сказала: «Поди домовой взял, поиграет и отдаст». Но свою игрушку я больше не увидел. И когда приятель Алёшка потребовал её назад, мне было очень стыдно, что я его потерял. Мы с ним сильно повздорили тогда. Может поэтому этот случай мне и запал в память.
Прошли годы, бабушки не стало. Дом стал пустовать, ведь в деревню мы теперь приезжали только в дачный сезон, а осенью заколачивали окна, запирали двери и до весны. Вот и сейчас уже конец октября, слякоть. Посмотришь на этот серый пейзаж, и на улицу выходить не хочется. Сидим дома в своей квартире. Детям как обычно грустить некогда, играют, шумят.
Я стоял в кухне, смотрел в окно, когда в дверь позвонили. Открыв дверь, я увидел неприятного вида мужичка. Пожилой, небритый, с резким запахом перегара. Он был одет в какие-то бесформенные штаны, грязно-красный свитер и тёмную куртку с засаленными рукавами.
- Здравствуй, ты меня не узнаёшь? – спросил он.
- Нет!
- А мама дома?
- Нет, она здесь не живёт.
- Неужели ты меня не узнаёшь? – он смотрел на меня виновато улыбаясь.
- Что-то не припоминаю. (А сам думаю, что где-то его видел).
- Я ведь твой папа!
И тут я понял почему его лицо показалось таким знакомым, вспомнив фотографии из старого альбома. Да это был ОН! Но от того красавца ничего не осталось: припухшие щёки, круги под глазами, двухнедельная щетина подёрнутая сединой, волосы патлами торчали из-под кепки. Вот чего, чего, а такой встречи я ни как не мог ожидать. Он развёл в стороны руки, предвкушая объятья, но услышал только сухое:
- Ну, зайди.
Я не знал как себя вести. Он что рассчитывал, что я брошусь к нему на шею? У меня к этому человеку нет никаких тёплых чувств. Абсолютно никаких. Но и выгонять его было как-то не по-людски, ведь ему пришлось проделать немалый путь сюда. Значит что-то его с подвигло. Возможно, где-то в глубине души я желал, чтобы он приехал, бросился к нам в ноги и молил прощенья, за то предательство, которое совершил.
Но просить прощения он, похоже, не собирался. Мы сидели в кухне. Я поставил чайник, собрал на стол какую-то еду. Он всё расспрашивал про то, как мы живём, как мама, где остальные братья. Про себя рассказывал, про свою нелёгкую жизнь. Оказывается, у нас он проездом. Едет к своему сослуживцу, тот пообещал по работе тёплое местечко, сторожем; общага, хорошая зарплата и т.п. В общем, самое оно для пенсионера. Когда разговор дошёл до того как бросила его вторая жена, он достал из-за пазухи бутылку водки со словами:
- Давай-ка, сынок, с тобой выпьем, мы же всё-таки родные люди.
Но я воздержался. Я вообще не любитель, тем более с малознакомыми людьми. Да мало ли. Я хоть человек тихий, спокойный, но вдруг с пьяна захочется пересчитать папе зубы или спустить с лестницы. А он ещё стал на ночлег напрашиваться, мол, поезд у него только завтра.
- Небось, не прогоните старика, да и с внучками понянчиться страсть как охота.
Оставить его ночевать?! Жене эта новость точно не понравится! Да и дочки его сторонятся. Вон притихли, не слышно их стало, как гость появился. К запаху перегара они не привычны, а тут уже по всей квартире аромат распространился. Я сразу стал думать как бы ему отказать повежливее. Тут щёлкнул дверной замок и в квартиру вошла моя жена, вернулась с работы. Я резко встал:
- Поехали, будет тебе ночлег.
Быстро одевшись, стараясь уклончиво отвечать на расспросы жены, я взял ключи от дачи и вывел отца за дверь. Деревня была недалеко, на машине пятнадцать минут езды.
Как только мы отъехали, батю пробрало. Он рыдал крокодильими слезами, просил прощения, корил судьбу за то, что так вышло, даже пытался меня обнять, не смотря на то что я был за рулём. Наконец-то поворот на деревню, вот уже и позолоченные купола церкви показались.
- Надо же, восстановили! – удивился отец. – А ведь сколько лет разрушенная стояла?! Останови сынок, пойду поставлю свечку за здравие, да на долгую дорогу.
Службы сегодня не было, и церковь была пуста. Отец взял свечку и, подойдя к подсвечнику, начал пытаться поставить её. У него это никак не получалось. Он что-то бубнил себе под нос, то ли молился, то ворчал на свечу. Наконец разозлившись, он швырнул её на пол и, громко топая, вышел вон.
Когда мы подъехали к дому, он запричитал, как давно здесь не был, сколько воды утекло. Открыв дверь, я впустил его в дом. Решив долго не засиживаться, я по-быстрому ему объяснил: вот умывальник, вот кровать, вот масляный радиатор. Печь старая, мать боится её топить, поэтому включи радиатор, но не на всю ночь, а то жалуются, что от него голова болит. Сказав на прощанье, что завтра утром заеду за ним и отвезу на вокзал, я сел в машину и поехал домой.
Ночью я не мог сомкнуть глаз, всё думал об отце. Оказывается, он нисколько не изменился. Выходит, мы для него совсем ничего не значим?! Раз он появился снова в нашей жизни только потому, что проезжая мимо, понадобилось где-то переночевать.
Наконец прозвенел будильник. Я отвёз старшую дочь в школу, а затем поехал в деревню.
Подойдя к дому, я решил разбудить его, громко постучав в окно и крикнув: «Отец, открывай». У меня хоть и есть ключ, но вдруг человеку надо одеть штаны, привести себя в порядок. Но как-то язык не повернулся произнести это слово – отец. Поэтому я просто постучал по стеклу. Но в ответ тишина, никакого шевеления. Тогда я достал ключ и открыв дверь вошёл в дом.
Сначала я подумал, что он спит, напился и спит. Рядом на тумбочке, на расстеленной газете лежал порезанный хлеб и колбаса, а на полу валялась пустая бутылка водки. Сам же он лежал на кровати в одежде. Он лежал на спине левая рука и нога его свесились с постели. Когда я подошёл ближе, и тумбочка больше не закрывала его лицо, я понял, что он мёртв. Голова его почти свисала с края матраца, рот широко открыт, мутно-стеклянные глаза смотрели в пол. Пересилив страх, я попробовал дотронуться до него, чтобы нащупать пульс, но тело уже совсем остыло. Я вышел на свежий воздух и позвонил в полицию. Сидя на крыльце, я думал только об одном: «Отец, лучше бы ты не приезжал!»
Долго ждать не пришлось, приехали две машины полицейская и скорая помощь. Сотрудники скорой зафиксировали смерть, которая, по их словам, наступила около двух часов ночи. На теле никаких признаков насильственной смерти, поэтому предположили, что это сердечный приступ. На инсульт не похоже, так как рот широко открыт, будто он задыхался. Полицейские осмотрели дом, искали какие-то улики. Мне показалось странным, что в комнате, в углу валялись вещи, которых там не должно быть: рюмка из которой он видимо пил, ночник и будильник с тумбочки, фумигатор с подоконника. Будто он, лёжа на кровати, швырял то, до чего мог дотянуться.
Наконец, спустя два часа, полицейские засобирались, занесли носилки, переложили отца и загрузили в машину скорой помощи. И когда они убрали тело, я увидел, пожалуй, самую главную улику, которую не смог бы привязать к делу ни один следователь. Улику, увидев которую у меня округлились глаза и холодок пробежал по спине. На смятой постели лежала игрушка, тот самый Петрушка, который пропал в моём далёком детстве.
Альтернативная концовка.
Сказав на прощанье, что завтра утром заеду за ним и отвезу на вокзал, я сел в машину и поехал домой.
Помню, что очнулся на следующее утро, сидя в своей машине. Голова страшно болела. Глянув в зеркало, я не узнал того кто на меня смотрит: на лбу синяк, под носом ручеёк засохшей крови, лицо грязное. Окинув взглядом, обнаружил что весь вывалян в грязи. Машина стояла, уткнувшись в куст ивняка напротив церкви. Как я здесь очутился? Память никаких подсказок, к сожалению, не выдавала. Пока никто не обнаружил меня в таком виде, я решил быстренько убраться. Прежде чем появиться дома, надо было привести себя в порядок. Ах да, вчера же отец заявился. Я обещал его на вокзал сегодня увезти. Машина к счастью завелась с первого раза. Долго не думая я повернул в сторону своей дачи. Стучать в двери не стал, так как любой громкий звук гулом отдавался в моей голове. Открыл ключом, вошёл в комнату и сел на кровать, возле распластавшегося отца. Потормошил его за плечо со словами:
- Вставай, пап. На вокзал тебе пора.
Даже в состоянии сильного похмелья, я почувствовал как непривычно из своих уст слышать слово папа. Я встал и пошёл к умывальнику. Холодная вода постепенно возвращала мне мой разум и внешний вид. «Почему голова так, болит? Неужели я вчера с отцом напился? Похоже на то. Вон бутылка на полу валяется, да ещё одна в углу. Что же он всё дрыхнет? Так и на поезд опоздать можно».
Я снова подошёл к кровати и только теперь, увидев широко разинутый рот и стеклянный взгляд, понял, что он мёртв. Ошарашенный, я опустился на колени, чтобы дотронуться до артерии, может всё таки спит. Но его кожа было холодна как ручка двери, к которой я только что прикасался, прежде чем войти в дом. Я сел на пол, огляделся, пытаясь понять, что же здесь произошло. Кажется, память стала потихоньку возвращаться. Я стал вспоминать, как вчера попрощавшись с отцом, поехал домой, но, доехав до церкви, резко повернул назад. Зайдя в дом, я начал громко выяснять отношения. Отец пытался оправдываться. Но одно не давало мне покоя:
- Почему, скажи, почему за столько лет ты ни разу не появился? Мы что для тебя совсем ничего не значим?
Затем картины вчерашнего вечера посыпались каскадом одна за другой. Вот мы сидим на кровати с рюмками в руках. Я протягиваю ему кусок хлеба, чтобы он закусил. Потом вижу как ударил его в лицо так, что он упал. Но я тут же подбежал и, поднимая его с пола, со слезами прошу прощения. Помню, как тряс его за грудки со словами: «Ну почему, папка, почему?» Вот мы сидим на полу, а я рыдаю, уткнувшись в его красный свитер. Затем картина, от которой у меня задрожали колени. Я кричу: «Ты больше никуда не уедешь! Я не отпущу тебя!» А сам, вцепившись ему в горло, сжимаю что было сил. Он пытается меня утихомирить: «Потише, сынок, по тише, а то задушишь». Но я себя уже не контролировал. Он ничком лежал у меня на руках, когда я наконец, осознал что натворил. Я положил тело на кровать и выбежал на улицу. Испугавшись, я не знал, что мне делать. Решил, что надо ехать домой. Но на выезде из деревни, не справившись с управлением, въехал в куст. Помню, как стоял у машины, лил дождь. Обернувшись, увидел в тусклом свете фонарей белые стены церкви. Перебравшись через ограду, стал долбить в дверь, требуя открыть их. Потом, встал перед закрытыми дверьми на колени, прямо в лужу и молился, подставив лицо под ледяные капли дождя. Помню, как рыдал, извиваясь в грязи, моля: «Прости, Господи! Прости, меня папка!»
Может это всё сон. Это какой-то кошмар, надо только проснуться. Но дотронувшись до тёмно-синих пятен на горле покойника и отдёрнув руку, ощутив мертвецкий холод, я не очнулся в своей постели, значит это не сон. Значит, это действительно произошло со мной.
«Отец, лучше бы ты не приезжал!»
Boba feat