Страшные истории и мистические истории

В 21:47 часов мама поведала мне историю, которая приключилась с её, на тот момент, 14-летней одноклассницей. Она рассказала эту историю моей матери, когда она сидела на могиле Елены, и печалилась о потере подруги. Забыла сказать, моя мама - экстрасенс, и услышала эту историю, как говорила, сидя на могиле Елены. Далее от её лица.

Утро. Солнце освещает своими лучами мою комнату. Будильник противно пищит, оповещая мне о том, что пора бы встать. Я лишь ворочалась на кровати, накрывала голову подушкой. Ничего не действует - будильник продолжает противно пищать. Я нехотя встала с кровати, протирая заспанные глаза. Чёрт, как же не хочется вставать! Встав с мягкой кровати, я пошла к зеркалу. Светло-блондинистые волосы превратились в ужасные лохмотья. Схватив расчёску, я начала устранять беспорядок на своей голове. Спустя 2 часа, я уже была ухожена. Взглянув на время, я пошла набивать портфель учебниками и собираться в школу. Одевшись, я двинулась в путь.

Этим способом принято вызывать духов умерших возлюбленных, "поговорить" с которыми иного способа не представляется. Подготовка для всех церемоний абсолютно одинакова, только в этом случае воспоминания должны касаться обоих, а вещи - связывать две души воедино. Идеальным станет использование обручальных колец, но это только в том случае, если до смерти возлюбленного уже было принято решение о свадьбе. В остальных - этого делать не стоит, иначе дух может "забрать" партнера к себе.

Ритуал проводится во время празднования Саймана. До полуночи нужно приготовить ужин из любимых блюд умершего человека, чистую черную скатерть, фотографию любимого (или любимой), завернутую в черную материю, большое зеркало и большую белую свечу. Все, кроме зеркала и фотографии, должно быть абсолютно новым и купленным без торга.

В полночь стол накрывается скатертью, посередине стола зажигается свеча, остальной свет в доме тушится. Зеркало ставится на стул напротив, фотография кладется перед зеркалом. Далее приносится две порции еды, можно также к основным блюдам добавить бутылку хорошего вина и два бокала.

Свои школьные годы я провёл в г. Новосибирске. Ещё в советское время. Там с самого начала был у меня один хороший товарищ – Игорь. Хоть и развели нас после восьмого класса в параллельные, дружбу мы не прекращали.
Не сказать, что были «ботаны», но первую бутылочку «Ркацители» приговорили только после седьмого класса, не курили и даже с девочками не ходили, в отличие от большинства одноклассников. А тут как-то раз Игорёк проговорился мне, как другу, что влюблён. Но в кого, сразу постеснялся сказать. Единственное, что мне удалось у него выпытать – на какую букву имя красотки начинается. Оказалось на «Г». Два дня не кололся. Я уже все известные имена перебрал (тем более много и не получилось): Галя, Глаша, Глафира... Гюльчатай даже вспомнил.
Наконец скромный ромео открылся – Гуля. Новенькая в их восьмом «Б». Говорят, они приехали в Новосибирск из другого города.

Девочка была молчаливая, не компанейская, но красивая. На взгляд Игоря. Я потом специально её повнимательнее рассмотрел, но не сказать, что был сражён несказанной красотой. Обычная советская восьмиклассница. Но, конечно, уже начавшая формироваться, как женщина.
Поначалу Игорёк скромничал, любовался ей издалека, но вскоре с этой Гулей каким-то образом сдружился. Стали вместе ходить в школу и домой, а по вечерам иногда прогуливаться. Правда, не дотемна, как другие. Гуля всегда напоминала, что мама у неё строгая и дома надо быть не позже девяти.

День 26-й

Я не писал в дневнике несколько дней.
Вчера она хотела уехать, но я не позволил. Я сказал ей, что мы поженимся.
Что я творю?!
Ведь я же вампир, я никогда не смогу...

День 27-й

Это было прекрасно и ужасно. Я знал, что рано или поздно это произойдет, я сам этого хотел, хотя и не признавался даже сам себе. Мы были с ней близки, и это было чудом. Я действительно люблю ее! Теперь я знаю, что это так, и я знаю, что вампир может любить. Но, боже мой, как я хотел сомкнуть зубы на ее шее. Я чувствовал, что тогда все было бы еще лучше. Возможно, не только для меня, но и для нее. Это мука. Неужели она будет вечна?!

Рассказ Захара Авдеевича, пенсионера, бывшего сторожа, а теперь просто больного человека.

Как вышел я на пенсию, устроился работать сторожем в детский садик. Дома жена вечно всем недовольная, больная, она старше меня на 7 лет, на уме одни лекарства... да и вообще, скучно сидеть и в окно глядеть. Я, конечно, и на работе ночью в основном в окно гляжу, но там хоть платят за это. Ну, работаю год, другой... и что ты думаешь, пристрастился я на работе к себе проституток приводить, хоть и не нравится мне это слово, проститутка, какое-то оно колючее, девушка, так лучше... а что, никто не видит, никто не знает и опять же, место есть для всего этого. Здоровье у меня, молодой позавидует, седых волос раз-два и обчёлся. Сначала по газете вызванивал, абы кому рад был, потом когда пообвык, присмотрелся, во вкус вошёл, стал разборчивый, только свою любимую Ларочку приглашал. Нравилась она мне, молоденькая, ласковая, всё меня дядей Захаром называла, пальчиками мне шею и спину разминала. После всех этих делов, сядем с ней чай с вареньем пить, потом поспит она часика три на детской кроватке и под утро уходит. Ночью не разрешал ей одной ходить, боялся за неё.
И никто ничего... Влюбился я в неё, она ведь сирота, приехала с Урала, из детского дома, угла своего нет, с подружкой комнатку снимали... Я всё это к чему, к тому, что счастья много не бывает, а так, по крупицам оно в жизни рассыпано. Вот как звёзды на небе: одна яркая, а другие - как зола потухшая.

Лет пятнадцать назад это было. Я тогда подыскал маме квартиру в пятиэтажке-новостройке на окраине Нижнего Тагила. Поближе к саду, как она и хотела. До сада ножками ходу три минуты, а там у нас хозяйство, садик-огородик, цыпочки, пёс-барбос, только что коровы нету.
Дом ещё заселялся. Половина жильцов – бывшие хозяева снесённого на этом месте частного сектора, а из пришлых на пятый этаж въехала только молоденькая дамочка приятной наружности. Как водится на окраинах, все друг друга знают, а с новенькими обязательно знакомятся, без стеснения выспрашивая обо всём. Но вот молодая жиличка на откровенные разговоры не очень-то раскручивалась. Известно стало лишь, что не замужем, детей не имеет, звать Инна, а родители в какой-то дальней деревеньке проживают.
По гостям Инна не ходила, но соседок не чуралась, когда те сами наведывались под разными предлогами – то за солью, то по телефону позвонить. Интересно же посмотреть, как да чо? Но дальше порога молодуха никого не пускала, тем самым только подогревая нездоровый интерес к своей персоне. А в этом окраинном посёлке женщина была заметная, выделялась на общем платочно-фуфаечном фоне аккуратной одеждой и ухоженным видом. И хоть не красилась, как большинство женщин, не кокетничала, да и болтушкой-веселушкой совсем не была, но местные мужики все поголовно стали заглядываться на новосёлшу. Я её тоже видел часто (Инна с мамой в одном подъезде проживала), но особого впечатления на меня она не произвела. Может, потому что всегда в женских коллективах трудился и насмотрелся «красоток», может, особенно не приглядывался.

Тишина была непоколебимой. Она расстилалась во все стороны леса, заставляя всё тонуть в ней и не подавать признаков жизни. Деревья, серые силуэты гробов и кое-где поломанные кресты, - все они точно дышали серостью и тишиной, заставляли замирать и трепетать от страха.
Эта зыбкая тьма скрывала под собой любого, кто осмелился коснуться её чертогов, и в итоге убивала его. А между тем в ушах начинал слышаться голос. Точнее не один, их становилось всё больше. Тихие, неразборчивые и монотонно серые, как и всё вокруг, они сводили с ума и заставляли ноги мчаться в обратном направлении.
С первыми лучами дня, прорывающимися сквозь эту липкую паутину, всё менялось до неузнаваемости. Лес расцветал и становился полным изумрудных красок. Птицы скрашивали своим звоном округу, и даже ветер, казалось, был сладок и певуч. Грибы и травы росли точно заговорённые, каждый день изменяя свои размеры и формы, а каменные чёрные плиты становились погребенными под толстым слоем зелёного плюща и мха.

В одной японской школе, училась девочка по имени Яндере. У неё были бирюзовые длинные волосы, заплетённые в две косы, светло-фиолетовые глаза и довольно милые черты лица. У неё было несколько подруг, которые привыкли смеяться над недостатками японцев и их вкусом. Тайне от них, Яндере любила мальчика по имени Сенпай. У него были чёрные волосы и голубоватые глаза и не менее красивые черты лица, аж все девочки были влюблены в одного Сенпая. Яндере была замкнутой и Сенпай не обращал на неё внимания, от чего она жутко горевала. Она вела дневник, в котором писала про все свои чувства к Сенпаю.

Оставалось несколько минут до звонка, однако, Яндере сдавала тест по музыке. Её подруги толпились около её парты и разговаривали о всяком. Джесс - рыжеловосой душе компании надоело стоять и выслушивать мнение подруг о новых туфлях Эль. Она взяла в руки рюкзак Яндере и начала бесцеремонно рыться в нём. Там она нашла пары носков, яблоко, спортивную форму и весьма неожиданно наткнулась на розовый дневник, обложка, которого гласила: "Мой дневник". Джесс злобно рассмеялась и начала листать дневник, отчего её лицо становилось дьявольски смешным и довольным. Дочитав последние листы, она с диким хохотом протянула подругам дневник, которые сгорая от любопытства, дрожащими руками взяли дневник. Время от времени, их лицо переменилось на смешную ухмылку и одна из подруг, которая держала дневник, начала читать на весь класс.

Где-то там
В ночи глухой
Бродит мужчина
С огромной пилой
Его бросила жена
И теперь она мертва
Просто он стихи писал
Как убийцей он стал...
Я сидел
В окно глядел
Как увидел я жену
Сразу взял бензопилу

Элизабет открыла глаза, очнувшись. Еще не полностью понимая, что происходит, она уже чувствовала сильный дискомфорт: ключицу сильно ломило, а из-за кляпа во рту по подбородку стекали, оставляя мокрые дорожки, слюни.

Полностью прогнав остатки сна, Элизабет обнаружила, что находится в комнате, оборудованную под операционную. Рядом на маленьком столике на колесиках аккуратно лежали хирургические инструменты. Острая сталь тускло переливалась в полумраке комнаты. Входом же служила серая, покрытая толщей пыли ширма.

Пытаясь освободить крепко связанные и заведенные назад руки, Элизабет дернулась, но тут же отказалась от этой затеи: веревка больно резала запястья при любом движении. Попытка позвать на помощь тоже закончилась безуспешно: из-за проклятого кляпа выходило лишь нечленораздельное мычание. Вдруг, за ширмой послышались звуки шагов и силуэт человека, пусть и неестественно тонкий, пробудил в женщине надежду на спасение.