- Я не надену эту одежду! – Анна сорвалась на крик. – Вы не посмеете!
Женщины окружили девушку. Кто-то достал бритву.
- Не наденешь, дитя мое? – Голос матушки Евгении звучал мягко, вкрадчиво, в руках женщина держала темное монашеское платье. – Подумай хорошенько.
Анна стояла на коленях. Каменный пол леденил ее ноги. Лицо опухло от слез, длинные пышные волосы цвета мориона неряшливо рассыпались по плечам:
- Нет, не надену! Не надену! Не надену...
Истошные вопли постепенно перешли в тихий всхлип. Плечи девушки вздрагивали. Слезы катились по бледным щекам и падали на обнаженную грудь.
- Покайся, дитя мое, - заорала матушка Евгения, хватая Анну за волосы, - Покайся перед Богом! Проси прощения за свои дурные помыслы, за свою греховную жизнь, за, - она наотмашь ударила девушку по лицу, - за гордыню и неповиновение!
Матушка кивнула одной из монахинь, и та передала ей бритву. Сухие твердые пальцы двигались быстро, работа была им отлично знакома. Анна вновь зарыдала. Она подняла руки, пытаясь защитить волосы, но матушка была неумолима. Бритва скользнула на руку девушки, и та завизжала. Из глубокого пореза заструилась теплая багровая кровь.
Женщины окружили девушку. Кто-то достал бритву.
- Не наденешь, дитя мое? – Голос матушки Евгении звучал мягко, вкрадчиво, в руках женщина держала темное монашеское платье. – Подумай хорошенько.
Анна стояла на коленях. Каменный пол леденил ее ноги. Лицо опухло от слез, длинные пышные волосы цвета мориона неряшливо рассыпались по плечам:
- Нет, не надену! Не надену! Не надену...
Истошные вопли постепенно перешли в тихий всхлип. Плечи девушки вздрагивали. Слезы катились по бледным щекам и падали на обнаженную грудь.
- Покайся, дитя мое, - заорала матушка Евгения, хватая Анну за волосы, - Покайся перед Богом! Проси прощения за свои дурные помыслы, за свою греховную жизнь, за, - она наотмашь ударила девушку по лицу, - за гордыню и неповиновение!
Матушка кивнула одной из монахинь, и та передала ей бритву. Сухие твердые пальцы двигались быстро, работа была им отлично знакома. Анна вновь зарыдала. Она подняла руки, пытаясь защитить волосы, но матушка была неумолима. Бритва скользнула на руку девушки, и та завизжала. Из глубокого пореза заструилась теплая багровая кровь.
Наконец, матушка Евгения закончила свою работу. Она поднялась, оправила складки рясы и достала четки:
- Ангел Господень возвестил Марии...
- И она зачала от Духа Святого.
- Радуйся, Мария...
Голоса монахинь ангельским хором раздавались под темными сводами зала. В их кругу, безуспешно пытаясь прикрыть наготу, лежала обнаженная девушка. Она уже не плакала, лишь тихо стонала. Кровь хлестала из вспоротой руки, заливая каменные плиты.
Утро следующего дня было ясным и солнечным. Было морозно, но в трапезной стояла жара. Там кипела работа. Безмолвно, словно призраки, послушницы расставляли приборы. В воздухе повис запах свежего хлеба, испеченного для монахинь. К нему примешивалась отвратительная вонь давно не мытых тел.
Наконец, сестра Августа позволила сесть за стол. Традиционная молитва перед едой, клейкая каша, стакан воды – вот все, что полагалось каждой. Ели тихо, быстро. Наконец, сестра Августа зазвенела в колокольчик, объявляя окончание трапезы.
- Благодарим Тебя, Боже, за все Твои благодеяния. Через Христа...
Молитву прервал скрип двери. Все обернулись. В зал медленно вошла высокая стройная девушка. Лицо ее было надменно, темные глаза смотрели гордо и дерзко. Правая рука была обернута пестрой тряпицей, на которой расплылось красное пятно. Кто-то ахнул: голова вошедшей была небрежно побрита. Кожу покрывали сотни порезов, кое-где щетинились жесткие темные волосы.
Она расправила плечи, светло и открыто улыбнулась и прошла к столу.
- Сестра, неужели для меня ничего не припасли?
Полная монашка, похожая на раздутый бычий пузырь с ненавистью взглянула на нее:
- Нельзя разговаривать во время приема пищи, дитя.
- Я и не принимала пищу. – Анна ехидно ухмыльнулась. – Тебе бы, кстати, это тоже не помешало.
Августа подскочила к ней и занесла руку для удара. Анна легко перехватила ее:
- Ну уж нет, сестра, с меня хватит! Да, я - пропащая овца, скверное дитя, но ни ты, ни кто-то еще, больше меня не ударит. А если посмеет... Что ж, такой необычной смерти останется лишь позавидовать.
Августа вырвала руку, развернулась на каблуках и почти бегом выскочила за дверь. Оставшись одни, послушницы зашушукались, опасливо озираясь на захлопнувшуюся дверь. Они были похожи на стайку напуганных черных птиц. Кто-то показывал на Анну пальцем, кто-то испуганно крестился:
- Вы ведь знаете, она - ведьма.
- Ведьма, ведьма, ни дать, ни взять - ведьма!
- Она смотрит на меня, смотрит! Блудница!
- Господи, спаси!
Бормотание послушниц походило на овечье блеянье. Кто-то затянул молитву:
- Приидите, воспоем Господу...
Молитву подхватил десяток голосов. Анна тяжело вздохнула.
Дверь раскрылась, и на пороге показалось полдюжины монахинь. Сестра Августа произнесла им несколько слов, и уже в следующую минуту отчаянно сопротивляющуюся Анну потащили по темным коридорам наверх.
Матушка Евгения уже ожидала их. В руке она держала тяжелое серебряное распятье, а на столе перед нею лежал толстый молитвенник. Едва Анна переступила порог ее кельи, матушка поднялась со стула и, обойдя стол, осенила себя крестным знамением. Августа толкнула Анну. Девушка упала, но почти в тот же миг встала на ноги.
- Дитя, - глаза матушки были полны нежной материнской любви, - Дитя мое, отчего ты так груба? Неужели вчерашнее досадное происшествие тебя не образумило?
Матушка мягко коснулась подбородка девушки и заглянула прямо в черные мятежные глаза. В ту же секунду она смертельно побледнела и в ужасе отшатнулась: что-то темное и древнее смотрело на нее из их глубин.
Анна расхохоталась:
- Образумило? Кого же образумит такое обращение? Лишь раба, господскую суку, скулящую у хозяйских ног.
Евгения с силой ударила девушку распятьем. По виску побежала кровь. Анна рухнула на пол.
- Перевяжите ее и в карцер! – Матушка брезгливо оттерла краем одежд кровь с распятья.
Монахини кивнули. Матушка вернулась за чтение молитвенника. За окном шумел ветер.
Через два дня в обитель прибыл местный епископ. Один из редких, долгожданных, светлых праздников захлестнул каждую обитательницу. Епископ – немолодой и добродушный человек, только посмеивался, наблюдая за тем, с какой рьяностью послушницы начинали работать, едва завидев его. Его называли святым, а его искренний интерес к каждой заблудшей душе возбуждал в людях любовь к нему. Он был суровым аскетом, жестко ограничивавшим себя. К послушницам же он относился со снисхождением. Он знал, что человек слаб, поэтому надеялся лишь на то, что его собственный пример наставит души грешников и грешниц на путь истинный.
В первое же воскресенье епископ служил мессу. Его звучный голос громом разносился под сводами церкви. После мессы послушницам было позволено исповедоваться. Одна за другой женщины в одинаковых черных платках заходили в исповедальню и возвращались из нее с одухотворенным, отрешенным видом.
Последней в исповедальную кабинку зашла Анна.
- Святой отец, - тихо начала она, - Могу ли я задать вам один вопрос?
- Конечно, дитя. – Голос священника был грудным, бархатистым; чем-то он напомнил Анне мурлыканье сытого кота.
- Скажите, действительно ли Господь Бог наш – единственный Творец в мире?
- Да, милая. – Епископа немного удивил такой наивный вопрос.
- Значит, и ложь, и похоть, и гнев, и зависть – его творенья. Значит, - девушка повысила голос, - Все то, что говорят про Дьявола – ложь. Значит, - она перешла на крик, - Значит Бог низвергнул своего лучшего ученика с небес лишь потому, что ему нужен козел отпущения. Так?!
Анна прошибла кулаком тонкую перегородку и впилась пальцами в шею епископа. В ужасе святой отец попытался вскочить, но девушка лишь сильнее вцепилась в него. Отец начал задыхаться, в глазах у него потемнело, и в тот же самый миг Анна ослабила хватку. Священник рванул и вывалился из исповедальни. Он бежал к выходу из церкви, проход к порталу казался невероятно узким, а сами двери – очень далекими. В спину ему доносился душераздирающий нечеловеческий хохот.
Они стояли, плотно сомкнув кольцо. Каждая держала свечу. Анна лежала в середине круга связанная.
- Агнец Божий, берущий на Себя грехи мира, помилуй нас, Господи... Христа, Господа нашего... - Бормотание старого епископа гулко разносилось по залу. – Аминь.
- Аминь. - Подхватили монахини.
Анна тихо засмеялась. Веревка на ее шее затянулась, и в момент, когда хрип и агонию сменил холод смерти, с грохотом рухнула статуя распятого Христа.
Трапезная была залита ярким солнечным светом. Все молитвы уже были прочитаны, лавки отодвинуты: послушницы выстроились у дверей, готовые идти в мастерскую. Дверь распахнулась.
Бенедикта, глухонемая послушница подававшая матушке завтрак, ворвалась в зал. Ее раскрасневшееся лицо исказила омерзительная гримаса. Мыча, она бросилась к монахине. Женщина схватила сестру за рукав, жестами умоляя следовать за собой. Монахиня обозлилась на нее, но, тем не менее, подчинилась. Бенедикта помчалась наверх, вместе с ней, не смотря на запрет сестры, гурьбой ринулись остальные послушницы.
Толпа остановилась перед дверью кельи Евгении. Сестра толкнула дверь и рухнула на пол, лишившись чувств: комната была залита кровью. Алые пятна покрывали стены, узкую кровать в углу, распятье на стене. Кровью были окроплены сваленные посреди комнаты священные книги, страницы которых были вырваны и опалены. Кровь капала с высокого потолка. С него же свисали связанные одной веревкой трупы матушки и епископа со вспоротыми животами.
Помещение заполнял едкий запах серы.
- Ангел Господень возвестил Марии...
- И она зачала от Духа Святого.
- Радуйся, Мария...
Голоса монахинь ангельским хором раздавались под темными сводами зала. В их кругу, безуспешно пытаясь прикрыть наготу, лежала обнаженная девушка. Она уже не плакала, лишь тихо стонала. Кровь хлестала из вспоротой руки, заливая каменные плиты.
Утро следующего дня было ясным и солнечным. Было морозно, но в трапезной стояла жара. Там кипела работа. Безмолвно, словно призраки, послушницы расставляли приборы. В воздухе повис запах свежего хлеба, испеченного для монахинь. К нему примешивалась отвратительная вонь давно не мытых тел.
Наконец, сестра Августа позволила сесть за стол. Традиционная молитва перед едой, клейкая каша, стакан воды – вот все, что полагалось каждой. Ели тихо, быстро. Наконец, сестра Августа зазвенела в колокольчик, объявляя окончание трапезы.
- Благодарим Тебя, Боже, за все Твои благодеяния. Через Христа...
Молитву прервал скрип двери. Все обернулись. В зал медленно вошла высокая стройная девушка. Лицо ее было надменно, темные глаза смотрели гордо и дерзко. Правая рука была обернута пестрой тряпицей, на которой расплылось красное пятно. Кто-то ахнул: голова вошедшей была небрежно побрита. Кожу покрывали сотни порезов, кое-где щетинились жесткие темные волосы.
Она расправила плечи, светло и открыто улыбнулась и прошла к столу.
- Сестра, неужели для меня ничего не припасли?
Полная монашка, похожая на раздутый бычий пузырь с ненавистью взглянула на нее:
- Нельзя разговаривать во время приема пищи, дитя.
- Я и не принимала пищу. – Анна ехидно ухмыльнулась. – Тебе бы, кстати, это тоже не помешало.
Августа подскочила к ней и занесла руку для удара. Анна легко перехватила ее:
- Ну уж нет, сестра, с меня хватит! Да, я - пропащая овца, скверное дитя, но ни ты, ни кто-то еще, больше меня не ударит. А если посмеет... Что ж, такой необычной смерти останется лишь позавидовать.
Августа вырвала руку, развернулась на каблуках и почти бегом выскочила за дверь. Оставшись одни, послушницы зашушукались, опасливо озираясь на захлопнувшуюся дверь. Они были похожи на стайку напуганных черных птиц. Кто-то показывал на Анну пальцем, кто-то испуганно крестился:
- Вы ведь знаете, она - ведьма.
- Ведьма, ведьма, ни дать, ни взять - ведьма!
- Она смотрит на меня, смотрит! Блудница!
- Господи, спаси!
Бормотание послушниц походило на овечье блеянье. Кто-то затянул молитву:
- Приидите, воспоем Господу...
Молитву подхватил десяток голосов. Анна тяжело вздохнула.
Дверь раскрылась, и на пороге показалось полдюжины монахинь. Сестра Августа произнесла им несколько слов, и уже в следующую минуту отчаянно сопротивляющуюся Анну потащили по темным коридорам наверх.
Матушка Евгения уже ожидала их. В руке она держала тяжелое серебряное распятье, а на столе перед нею лежал толстый молитвенник. Едва Анна переступила порог ее кельи, матушка поднялась со стула и, обойдя стол, осенила себя крестным знамением. Августа толкнула Анну. Девушка упала, но почти в тот же миг встала на ноги.
- Дитя, - глаза матушки были полны нежной материнской любви, - Дитя мое, отчего ты так груба? Неужели вчерашнее досадное происшествие тебя не образумило?
Матушка мягко коснулась подбородка девушки и заглянула прямо в черные мятежные глаза. В ту же секунду она смертельно побледнела и в ужасе отшатнулась: что-то темное и древнее смотрело на нее из их глубин.
Анна расхохоталась:
- Образумило? Кого же образумит такое обращение? Лишь раба, господскую суку, скулящую у хозяйских ног.
Евгения с силой ударила девушку распятьем. По виску побежала кровь. Анна рухнула на пол.
- Перевяжите ее и в карцер! – Матушка брезгливо оттерла краем одежд кровь с распятья.
Монахини кивнули. Матушка вернулась за чтение молитвенника. За окном шумел ветер.
Через два дня в обитель прибыл местный епископ. Один из редких, долгожданных, светлых праздников захлестнул каждую обитательницу. Епископ – немолодой и добродушный человек, только посмеивался, наблюдая за тем, с какой рьяностью послушницы начинали работать, едва завидев его. Его называли святым, а его искренний интерес к каждой заблудшей душе возбуждал в людях любовь к нему. Он был суровым аскетом, жестко ограничивавшим себя. К послушницам же он относился со снисхождением. Он знал, что человек слаб, поэтому надеялся лишь на то, что его собственный пример наставит души грешников и грешниц на путь истинный.
В первое же воскресенье епископ служил мессу. Его звучный голос громом разносился под сводами церкви. После мессы послушницам было позволено исповедоваться. Одна за другой женщины в одинаковых черных платках заходили в исповедальню и возвращались из нее с одухотворенным, отрешенным видом.
Последней в исповедальную кабинку зашла Анна.
- Святой отец, - тихо начала она, - Могу ли я задать вам один вопрос?
- Конечно, дитя. – Голос священника был грудным, бархатистым; чем-то он напомнил Анне мурлыканье сытого кота.
- Скажите, действительно ли Господь Бог наш – единственный Творец в мире?
- Да, милая. – Епископа немного удивил такой наивный вопрос.
- Значит, и ложь, и похоть, и гнев, и зависть – его творенья. Значит, - девушка повысила голос, - Все то, что говорят про Дьявола – ложь. Значит, - она перешла на крик, - Значит Бог низвергнул своего лучшего ученика с небес лишь потому, что ему нужен козел отпущения. Так?!
Анна прошибла кулаком тонкую перегородку и впилась пальцами в шею епископа. В ужасе святой отец попытался вскочить, но девушка лишь сильнее вцепилась в него. Отец начал задыхаться, в глазах у него потемнело, и в тот же самый миг Анна ослабила хватку. Священник рванул и вывалился из исповедальни. Он бежал к выходу из церкви, проход к порталу казался невероятно узким, а сами двери – очень далекими. В спину ему доносился душераздирающий нечеловеческий хохот.
Они стояли, плотно сомкнув кольцо. Каждая держала свечу. Анна лежала в середине круга связанная.
- Агнец Божий, берущий на Себя грехи мира, помилуй нас, Господи... Христа, Господа нашего... - Бормотание старого епископа гулко разносилось по залу. – Аминь.
- Аминь. - Подхватили монахини.
Анна тихо засмеялась. Веревка на ее шее затянулась, и в момент, когда хрип и агонию сменил холод смерти, с грохотом рухнула статуя распятого Христа.
Трапезная была залита ярким солнечным светом. Все молитвы уже были прочитаны, лавки отодвинуты: послушницы выстроились у дверей, готовые идти в мастерскую. Дверь распахнулась.
Бенедикта, глухонемая послушница подававшая матушке завтрак, ворвалась в зал. Ее раскрасневшееся лицо исказила омерзительная гримаса. Мыча, она бросилась к монахине. Женщина схватила сестру за рукав, жестами умоляя следовать за собой. Монахиня обозлилась на нее, но, тем не менее, подчинилась. Бенедикта помчалась наверх, вместе с ней, не смотря на запрет сестры, гурьбой ринулись остальные послушницы.
Толпа остановилась перед дверью кельи Евгении. Сестра толкнула дверь и рухнула на пол, лишившись чувств: комната была залита кровью. Алые пятна покрывали стены, узкую кровать в углу, распятье на стене. Кровью были окроплены сваленные посреди комнаты священные книги, страницы которых были вырваны и опалены. Кровь капала с высокого потолка. С него же свисали связанные одной веревкой трупы матушки и епископа со вспоротыми животами.
Помещение заполнял едкий запах серы.
Ацкий Ангил
самое интересное то, что мне это напомнило произведение одного очень известного писателя.
за рассказ и интерес - пятерка, за грамотность изложения тоже.
автор, Вы молодец! такие рассказ нынче большая редкость!