Страшные истории и мистические истории

По стенам проносились флуоресцентные рыбки. Они медленно проплывали, следуя своим чередом. Комната была освещена «B-Light» светом — это одновременное использование розового, фиолетового и синего освещения для представления неформальных людей. Тайлар - типичная бунтарка. Из-за отвратительного характера она постоянно ссорится с матерью и сбегает из дома. На очередной тусовке Тайлар знакомится с Бостоном и влюбляется в него по уши. Парень отвечает ей взаимностью, но мать главной героини встаёт на пути к их счастью. Эти ребята ведут беспорядочный образ жизни, имея вредные привычки и дурного рода зависимости, вредящие их здоровью: алкоголь и наркотики в виде травки и экстази. Свет в комнате постепенно сменялся на розово-голубую цветовую гамму, как просто ссылку на эстетику 1980-х годов. Это напоминает неоновые огни, а также ассоциируется с ретроволнами.

В углу комнаты стоял замечательный портрет моей матери. Рисунок изображал ее смеющейся и молодой, очень красивой и в то же время радостной — именно так ее запомнили все, кто ее знал, хотя сама она, кажется, думала иначе. Он мне не нравился. Казалось, я хочу взять и стереть эту картинку: но это было невозможно. Голод — то чувство, которое преследовало меня.

Мое положение было ужасным. Ненавижу ее за то, что родила меня, ведь мне нечего есть и негде ночевать. Я одинок. Оплата за комнату истекла уже давно. Я не ел несколько недель.

Голод был ужасен и нестерпим, я ощущал его всеми фибрами своей души. Несколько раз я чуть было не разорвал на клочки простыню, на которой лежал. Я хотел есть, как наркоман после очередной дозы. Ничего не мог поделать с собой.
Попрошайничество не помогало: нищие и богатые больше не хотели меня замечать. Я имел дурную славу, никто не думал обо мне. Отверженный и чужой, я знал, что живу в стеклянном пузыре, куда никто не смотрит.

Кричала мать: "Не забирайте сына,
Не рвите сердце моё в клочья, Вас молю!"
Лишь по щеке удар, не слушает мужчина
И тащит мальчика к большому кораблю.

Потерян сын, судьба жестока с ними,
Он лучше умер бы, чем стал одним из них!
Без сердца зверем и глазницами пустыми,
Проклятьем ночи и врагом для всех живых.

Так беспощадно её сердце разрывалось -
Желать погибели сыночку своему!
Но ничего другого ей не оставалось,
Лишь спрашивала: "Боже, почему?!"

Эта история произошла с братом моего друга еще во времена Советского Союза. Он занимался перегонами автомобилей по разным регионам страны. И однажды Женю, так его звали, отправили на очередное задание вместе с его напарником Сергеем.

Все шло хорошо: мужчины без особых приключений добрались до пункта назначения, очень быстро оформили все необходимые документы, получили нужную машину и уже на ней отправились обратно домой. Погода стояла отличная, машина была в прекрасном состоянии, они ехали очень легко, можно сказать, даже весело. Ехали без остановок, ребята вели ее по очереди – пока один был за рулем, другой – отсыпался. Когда большая часть пути была позади, машина въехала в ночной лес. Так получилось, что обратная дорога шла именно через него. В это время Женя был за рулем, а Сергей как раз проснулся.

Внезапно стали происходить очень странные вещи. На лобовое стекло машины кто-то прыгнул. Что-то напоминавшее фигуру человека причем, была одна тень. Она начала отчаянно биться в стекло руками и ногами, как будто хотела остановить машину. Ребятам, мягко говоря, стало не по себе, от увиденного волосы встали дыбом. Вдруг машина просто заглохла. Тень исчезла. Водители были до того напуганы, что побоялись даже выйти из машины. Завести ее так и не смогли. Так и сидели.

Сегодня хочу пересказать случай, услышанный мной от знакомого по рыбалке, Валерия. С его слов, описываемые события происходили в конце семидесятых – начале восьмидесятых годов прошлого века.

В те годы Валерий пристрастился к охоте в северных уральских угодьях. Как-то вместе с двумя своими товарищами проводил летний отпуск в тайге у одной из студёных речек. Места даже сейчас в тех краях малохоженые, а тогда и подавно можно было не встретить ни одного человечка за всё лето. Но охотникам же того и надо. Выстроили просторный шалаш на живописном берегу, рядышком оборудовали обеденную зону, со столом и чурбаками-табуретами. Всё чин-по-чину. Вечерком присядешь с устатку, нальёшь в алюминиевую кружку из котелка кипящего чая на диких травках и ягодах, сидишь - любуешься с речного берега на окружающую красоту. Погружаешься с головой в умиротворяющие лесные звуки, постепенно стихающие под заходящее за вершины елей алое солнце. Дни такого отдыха пролетают, как птицы. Не успели глазом моргнуть, неделя позади. Но ещё несколько дней было у друзей в запасе. Чтобы поохотиться и порыбачить вволю, вдали от цивилизации и пустой городской суеты.

В одном селе жили-были муж да жена; жили они весело, согласно, любовно: все соседи им завидовали, а добрые люди, глядючи на них, радовались. Вот хозяйка отяжелела, родила сына, да с тех родов и померла. Бедный мужик горевал да плакал, пуще всего о ребёнке убивался: как теперь выкормить, возрастить его без родной матери? Нанял какую-то старушку за ним ходить, всё лучше.

Только что за притча? Днём ребёнок не ест, завсегда кричит, ничем его не утешишь, а наступит ночь - словно и нет его, тихо и мирно спит. "Отчего так? - думает старуха. - Дай-ка я ночь не посплю, авось разведаю". Вот в самую полночь слышит она: кто-то отворил потихоньку двери и подошёл к люльке, ребёнок затих, как будто грудь сосёт. На другую ночь и на третью опять то же.

Стала она говорить про то мужику; он собрал своих сродственников и стал совет держать. Вот и придумали: не поспать одну ночь да подсмотреть: кто это ходит да ребёнка кормит? С вечера улеглись все на полу, в головах у себя поставили зажжённую свечу и покрыли её глиняным горшком.

Генри настороженно посмотрел на мать, аппетит пропал сразу же.
- Ну, я пойду к себе. - он смотрел на нее исподлобья, стараясь не привлекать ее внимание.

Когда Генри встал и уже собирался идти в комнату, Марта схватила его за плечо и развернула к себе лицом. Она чуть не касалась его своим носом, он чувствовал ее дыхание на себе, смотрел прямо ей в глаза. Сначала она держала их широко открытыми не моргала и не двигала ими. Потом она сщурила их, как будто проверяла врет он или нет.
- Ты не доел. - Марта произнесла это и улыбнулась, указав на тарелку Генри.

Конечно, ему ничего не оставалось делать как снова сесть за стол. Не отрывая глаз от своей матери, в это время сидевшей напротив него, он взял в руки вилку и маленькими кусочками стал есть блины, пытаясь донести до нее, что он не голоден.

Пришлось однажды наблюдать одну ужасную картину,
Как плача подходила мать к как день уж умершему сыну.
Как плакала, как падала она пред гробом
И навзрыд просила Бога:

"Не отнимай же, Боже, у меня
Единственного, милого, родного.
Я все грехи его себе возьму,
От всех невзгод, я обещаю - скрою.
Я ноши этой тяжкой не снесу,
И нет на свете больше ведь такого".

Эту историю как-то рассказал наш сосед. Давно это было, он тогда только закончил десятилетку, пробовал поступить в мединститут, но не добрал пару баллов. Расстроился, конечно, но до следующего года устроился подрабатывать в Скорую фельдшером - у него сестра там работала. И вот как-то зимой сидят на ночном дежурстве. Вдруг - ночной вызов: в ближайшем поселке кого-то гипертонический криз. Ну, поехали.

Едем, дорога темная, далеко не видно, да еще дождь заливает стекло... Проезжаем мимо кладбища и видим - мутная одинокая фигура на краю дороги стоит под дождем. Когда фары дотянулись до фигуры, увидели - стоит бледная молодая женщина в длинной белой сорочке и машет руками - останавливает, значит. Мы, говорит, тогда еще подумали, мол, что это она одна ночью под дождем стоит? Ну, вышли. А она как кинулась к нам, дрожит вся, и тихо так, но быстро шепчет, просит со слезами, чтобы скорее ехали в соседнюю деревню - мол, там грудной ребенок с сильной простудой лежит... Вот так шепчет быстро-быстро, с присвистом, а сама все ближе норовит подойти... Помню, говорит сосед, от нее таким холодом тянуло, не бывает так у обычных людей.

Я мчусь на костяном коне в далёкие угодья,
И как в туманном мрачном сне я натяну поводья.
Стоит покинутый в тиши мой старый отчий дом,
В забытой Богом той глуши, окутанный лишь сном.

В кровати маленький скелет, в былом красивой дамы,
Ах, сколько дней и сколько лет не видел милой мамы!
По глупой юности своей покинул дом родимый,
Сказал, что не вернусь я к ней - дурак, глупец ранимый.

Я убежал, домой прийти мне не давала гордость,
А, может, вовсе не она, а лишь моя упёртость?
Я шёл тропой из кирпича, что в бездну уходила,
Там тьма у моего плеча соратника таила...