Фрагмент из повести "Поезд без Крыльев" проекта Зона Рейха Эдгара Вебера
Дата, время и локация неизвестны
Тотенкопф почувствовал, что его тело распадается, плавится, перетекает, меняя свою конфигурацию. Он хотел посмотреть на свои руки – но не сумел этого сделать. Ощущение, что рук и ног больше не было.
«Штриттматтер поймал меня, ампутировал конечности и теперь я стал одним из его приборов!» – обожгла паническая мысль.
Уняв ужас усилием воли, эсэсовец прислушался к ощущением. Никакой боли или тупого ноющего чувства, как всегда бывает после хирургических операций, не было. Впрочем, он никогда не испытывал на себе, как действует армейский опиум – а Штриттматтер использовал именно этот анестетик.
Зрение немного изменилось – вроде бы, обзор немного сузился. Оценить цветовое восприятие пока не получалось – здесь не было ярких красок – или Эдгар их больше не видел. Он лежал на полу все в том же коридоре с казенно-тусклыми зелеными стенами и коричневым полом. Как он оказался в этом коридоре и где другие Электро Полицаи – память не оставила ни малейшей зацепки.
Дата, время и локация неизвестны
Тотенкопф почувствовал, что его тело распадается, плавится, перетекает, меняя свою конфигурацию. Он хотел посмотреть на свои руки – но не сумел этого сделать. Ощущение, что рук и ног больше не было.
«Штриттматтер поймал меня, ампутировал конечности и теперь я стал одним из его приборов!» – обожгла паническая мысль.
Уняв ужас усилием воли, эсэсовец прислушался к ощущением. Никакой боли или тупого ноющего чувства, как всегда бывает после хирургических операций, не было. Впрочем, он никогда не испытывал на себе, как действует армейский опиум – а Штриттматтер использовал именно этот анестетик.
Зрение немного изменилось – вроде бы, обзор немного сузился. Оценить цветовое восприятие пока не получалось – здесь не было ярких красок – или Эдгар их больше не видел. Он лежал на полу все в том же коридоре с казенно-тусклыми зелеными стенами и коричневым полом. Как он оказался в этом коридоре и где другие Электро Полицаи – память не оставила ни малейшей зацепки.
Тотенкопф попытался осмотреть свое тело. Первое, что он увидел – длинные жесткие провода, небрежно окрашенные в черно-белые полосы, торчащие пучками так, словно они росли из его лица – через полсекунды он понял, что так выглядят кошачьи вибриссы от первого лица.
Но эсэсовец не превратился в кота. Он стал обладателем длинного узкого тела, похожего на змеиное, без конечностей и плечевого и/или тазового пояса, с длинным гибким хвостом и мощным корсетом мышц. Это тело длиной порядка двух метров было покрыто короткой пятнистой шерстью в серо-черной схеме городского камуфляжа. Только живот – то есть, вся нижняя поверхность тела – покрывала плотная ребристая кожа, характерная для рептилий.
Он провел языком, тонким и раздвоенным, по своим новым зубам. Короткие мелкие резцы, острые клыки-кинжалы, премоляры и моляры, похожие на зазубренные лезвия секатора. Зубная формула хищного млекопитающего, скорее всего, все-таки кота. И он может шевелить ушами. Прикольно.
Умозрительно можно было представить, что он превратился в какой-то странный гибрид кота и змеи. Зачем существу, ползающему по земле, шерсть – ужасно непрактично, она просто вытрется до лысин. Да и широколобый кошачий череп не слишком подходит для преодоления всевозможных нор, ущелий и прочих коммуникаций мира земли, в которых обычно обитают змеи.
Проклятый Штриттматтер и его боди хоррор закидоны!
Как бы то ни было, эсэсовец был все еще жив и вполне боеспособен.
«Интересно, а зубы у меня теперь ядовитые? Вроде бы канальцы в клыках прощупываются. А настрой-то боевой – даже захотелось опробовать мои новые опции на ком-нибудь из врагов».
Он распрямился и двинулся вперед. Ползти было непривычно, да и угол зрения вызывал затруднения – но вскоре Тотенкопф понял, как держать голову, чтобы видеть не только пол и плинтуса.
Вереница запертых дверей вызывала тоску и бессилие. В прыжке он без проблем захватывал пастью дверную ручку, а гравитация помогала поворачивать ее – но впустую. Что может сделать змея с магнитным замком? Гнетущее ощущение слабости усугублялось тем, что сами двери были обычными межкомнатными – в своем теле Эдгар выбил бы любую без усилий. Теперь же приходилось двигаться только прямо по коридору.
Через 10-11 минут Тотенкопф выбрался к лестнице, ведущей вверх. Пути вниз не было – похоже, он находился на самом нижнем уровне здания. Рядом располагался лифт – он мог бы дотянуться до кнопки, но больше заинтересовался лестницей.
Самый нижний уровень? Дно – буквальное и фигуральное?
Но всегда есть, куда ниже.
Затененное пространство под лестницей обрывалось в темноту, пахнущую свежей землей.
Кто-то другой немедленно устремился бы наверх, хоть ползком по лестнице, хоть в прыжке дотянулся бы до лифта.
Но инстинкты разведчика позвали в противоположном направлении. Да и сам он хотел, прежде всего, выяснить участь своих друзей и соратников.
Эдгар скользнул вниз.
Ниже дна.
Словно штопор, он ввинчивался в сырую черную пустоту, пахнущую свежевырытой могилой и ржавчиной. Глаза пришлось закрыть, тем более, света здесь не было вовсе. Звуков тоже – тишина облепила со всех сторон мокрой черной ватой. А вот вибриссы пригодились. Достаточно легких касаний, чтобы понять, что впереди: земляная стена (безвредно, но непреодолимо), тонкая металлическая сетка (легко перекусить, главное, не пораниться, проползая в проделанное отверстие), скользкая живая плоть неизвестного подземного обитателя (лучше не связываться) провода и трубы (ни в коем случае не трогать – удар током или ожог паром гарантированы) или свободное пространство.
Тотенкопф утратил ощущение времени и целесообразности своих действий. Он скользнул в очередной проход – узкое пространство вдоль пучка кабелей, тянущихся из бесконечности в бесконечность.
В какой-то момент он перестал чувствовать свое тело.
Затем его накрыло отвратительное чувство, словно тело плавится. Утрата контроля – до чего же это пугающе и тоскливо.
Тотенкопф обнаружил, что стоит – в своем теле нормальной конфигурации, с руками и ногами, но без хвоста и других нечеловеческих атрибутов. Хотя мысль о вибриссах имела привкус сожаления, возвращение вызвало приступ эйфории. Что важно, это было именно его тело – тело арийца, прирожденной машины смерти, доведенной до совершенства тренировками на основе боевых техник самых разных народов мира. Любопытно, что одежда, кинжал и украшения также вернулись. Кроме кителя и рубашки с галстуком, так что на нем остались только брюки с ремнем, берцы и открытая майка. Зато рюкзак вернулся со всем немногочисленным содержимым. Эдгар провел рукой по голове и почувствовал короткий мягкий ежик на макушке, переходящий на затылок, и шелковую гладкость по бокам. Заодно проверил форму черепа – и мысленно усмехнулся своей паранойе. Все было в порядке.
А окружающее пространство изменилось радикально: на смену давящему подземелью явился холодный простор, залитый льдистым лунным светом.
Луна была почти полной, чуть-чуть убывающей. Ее сияние усиливалось, отражаясь от искрящегося снежного покрова, укутывающего хвойный лес, простирающийся на все видимое пространство. Деревья располагались довольно редко, Тотенкопф не мог определить, находится ли он на опушке или в глубине редкого, но обширного леса. Фаза Луны говорила, что он переместился во времени – сейчас Луна должна быть растущей и совсем молодой, шел пятый лунный день. Впрочем, снег и мороз были в этом плане заметно красноречивее.
По ощущениям – примерно -18 Цельсия. Температура шоковой заморозки. Открытой майки, обрезанной так, что широкие проймы открывают бока до талии, тонких штанов и берцев явно недостаточно.
Без суеты, неторопливо, Эдгар прошелся по пространству среди деревьев. На жгуче-колючие поцелуи зимы он пока не обращал внимания. Рыхлый девственный снег скрипел под берцами – в ледяной тишине звук казался очень громким и механически жалобным, словно плач машины, брошенной гнить на свалке.
Яркие синие тени от деревьев расчерчивали белизну покрова, скрадывая рельеф. Несколько раз Тотенкопф проваливался в сугробы глубже, чем ожидал.
Эдгар отпрянул, приняв боевую позу – но перед ним было всего лишь зеркало.
Зеркало из чистого бледно-синего льда. Цвет глаз самого Эдгара. Такой цвет лед приобретает под большим давлением, когда воздух, придающий обычному льду серо-серебристый цвет, выходит, оставляя замерзшую воду. Впечатление, что зеркало вырезали из толщи ледника [не скандинавского токсичного ледника, а обычного, из замерзшей воды], а затем отполировали до зеркальности. Впрочем, зеркало было ненастоящим – оно довольно сильно искажало перспективу, так что Эдгар видел себя заключенным в некий стеклянный шар, заполненный снегом, лесом и луной – словно внутри новогодней игрушки. Его собственное отражение делало его еще более худым, и очень высоким, но согнутым, чтобы вписаться в шар, а черты лица не просматривались вовсе – вместо лица лишь тусклое синевато-белое пятно, сколько бы он ни крутился. При этом принт на майке в виде кошачьей морды в белом круге и другие детали одежды выглядели более или менее четко, зависимо от ракурса. Эдгар провел пальцами по своему лицу – нет, в безликого монстра он не превратился.
Таких зеркал он обнаружил довольно много, насчитал 22 и бросил – похоже, они были разбросаны по всему лесу, редко и бессистемно, как деревья. Высотой порядка 4 – 5 метров, шириной полтора метра. Обработана была только лицевая сторона, с остальных граней лед застыл хаотичными наплывами и потеками, так что толщина была различна – от 40 см до двух метров. Лицевые грани располагались хаотично – точнее, система наверняка в них была, но Тотенкопф решил сосредоточиться на других вещах. Тем более, стороны света никак не хотели определяться – Луна висела достаточно низко, но по ощущениям располагалась строго на юге. Здесь вообще все было как-то неуловимо искажено. Тотенкопф также обратил внимание на деревья. То ли у этих сосен ветви растут сильно ниже обычного, то ли толщина снежного покрова достигала тех метров и более. Второе вероятнее – тем более, что сосны были такими же голыми, как и лиственные деревья, от которых также виднелись только кроны, зачастую лишь верхняя часть. Оккупация зимой длилась здесь очень долго и заканчиваться не собиралась.
Тишина давила. Он слышал лишь скрип и шорох снега и собственное дыхание. В ночном зимнем лесу должны быть какие-то звуки – но нет, местная фауна хранила молчание. Да и были ли здесь звери и птицы? Эдгар представил различных лесных жителей, погруженных в глубокий морозный сон в бескрайней белой толще замороженной пустоты. В равнодушном белом плену, без надежды на освобождение.
Но кто-то живой здесь был. Эсэсовец это чувствовал – потому и не мог уйти. Да и куда идти? Вряд ли здесь есть какое-то укрытие, до которого он мог бы добраться. Зима уже пустила ледяные корни в его тело. Редкие тонкие волоски на руках стояли дыбом – жалкая попытка противостояния холоду. Пальцы начало покалывать.
«Жаль, что я не росомаха или псевдолис с его роскошной шубой, - подумал разведчик. – Впрочем, у звероформы тоже свои минусы».
Эдгар резко остановился. Не нужно быть зверем, чтобы почувствовать чье-то присутствие в этом вымороженном безмолвии. Направление и расстояние – прямо на два метра и немного вниз.
Эсэсовец принялся разрывать снег. Радость от того, что он снова видит свои руки – длинные, цепкие, унизанные кольцами и браслетами – уступила обжигающему холоду. Холод активно кусал его пальцы, так что снег казался горячим. Но он продолжал вспарывать и ломать жесткую корку снега своими короткими ногтями, покрытыми черным лаком.
Руки покраснели и болели, но диверсант не останавливался. Он угадал – под снегом был кто-то живой. Эдгар чувствовал его слабое, но стабильное дыхание – словно тихую вибрацию. По ощущениям, это был молодой мужчина ариец. Нужно было торопиться. Снег разлетался во все стороны колючей россыпью. Вот показался оливковый летный комбинезон. Короткие фиолетовые волосы. Блеснули серьги в ушах. Фридрих?
Отбрасываемый снег разлетался белыми крыльями, часть его осыпалась обратно, путаясь в фиолетовых волосах и застывая на бледных губах с пирсингом, сияющим в лунном свете, и Тотенкопф в ужасе отбрасывал его вновь. Он бы не вынес, если бы увидел, что снег не тает.
Эдгар вытащил Пилота из снежной могилы. Летчик дышал и слабо, но осознанно двигался, стремясь выбраться на поверхность. Открыв глаза, он встретился взглядом с Эдгаром и порывисто обнял его. Рукава комбинезона были задраны до локтей – на иссиня-белой коже шрамы стали бордово-фиолетовыми. Пилот хрипло закашлялся, его начало тошнить – удушающей смесью из мерзлой земли со снегом и, Эдгару показалось, мертвыми опарышами. Он не отстранился, а перехватил Фрица удобнее и придержал его волосы. Отдышавшись, Пилот смог заговорить
- Мне очень холодно. Как нам отсюда выбраться?
- Кажется, здесь должны быть ворота.
- Может быть, вот эти? – Пилот показал на одно из зеркал, таинственно сверкающее в лунном свете.
- Нет, это какие-то странные образования, но толку от них немного. Надеюсь, вреда тоже. Нужно поискать.
Ходьба по глубокому снегу ничуть не помогала согреться, но все же в движении скорость замерзания была немного меньше. Среди деревьев блуждал слабый, но злобный ветер, походя хлеставший морозной плетью лица и открытые участки кожи.
Впрочем, уже через 13 минут (по ощущениям, смартфоны зависли) Фриц воодушевленно воскликнул.
- Ворота!
Действительно, на более широком прогале возвышались ворота. Металлические кованые ворота, подобные можно увидеть на входе в парк аттракционов, территорию какого-либо учреждения, даже на кладбище. Уровень снега здесь был явно ниже – отчего казалось, что Эдгар и Фриц стоят на холме, а ворота в низине. Но рельеф был образован именно уровнем снега – это было заметно по воротам и по деревьям, наконец-то показавшим стволы. Впрочем, деревья были покрыты толстой коркой льда, под которой просматривались странные круглые наросты.
- Что это? На следы от срезанных веток не очень похоже. Их слишком много, - заметил Эдгар.
- Больше всего это похоже на закрытые глаза. Кажется, даже видно щель между веками, - заметил Фридрих.
- Не смотри на них, - предупредил Тотенкопф. – Вдруг они посмотрят в ответ?
- Вот дерьмо. Давай побыстрее пройдем через эти ворота и... и увидим, что дальше. Ворота такие интересные. Вот уж точно: то ли парк аттракционов, то ли кладбище...
Диверсанты осторожно подошли к воротам. За ними виднелось такое же ледяное безмолвие, но какое-то совсем статичное, словно голограмма, скрывающая реальные объекты. Ворота были закрыты, но не на замок, а просто прикрыты. Замок здесь был механический, навесной – его открытая дужка была зацеплена лишь за правую створку. Эсэсовец тронул ворота – они подались с пронзительным ржавым скрежетом. Фриц настороженно покосился на спящие в ледяном плену деревья. Никакой реакции. Эдгар взял его за левую руку своей правой рукой, а левой толкнул створку ворот.
Ворота распахнулись.
Затемнение и ощущение рывка куда-то вверх.
За четверть секунды до перехода Тотенкопф услышал тихий вой. Сдержанный из последних сил плач зверя или человека – неважно – полный отчаяния и безысходности. Здесь был кто-то еще, кому нужна была помощь и защита.
Но невозможно помочь всем – первое правило сотрудника спецслужб, независимо от расы, гражданства и идеологии.
Нужно расставлять приоритеты.
Тотенкопф почувствовал, как Пилот когтисто вцепился в его руку, и сжал пальцы в ответ – заледеневшие кольца металлически лязгнули.
Дата и слой реальности неизвестны, Берлин, точное время неизвестно.
Зрение быстро прояснилось. Эдгар и Фридрих обнаружили себя в длинном казенном коридоре. После ледяного плена леса здесь было восхитительно тепло. Диверсанты быстро согрелись и пришли в обычное состояние. Эдгар отпил несколько глотков Метаксы из фляги. Фриц не решился принимать алкоголь, поскольку он несовместим с нейролептиками, и Тотенкопф слегка растер его руки, чтобы быстрее восстановить кровообращение.
- Кстати, что это за лес? – задумался Фриц. – Все, что я чувствовал – лютый холод и отчужденное непонимание, словно в приступе дереализации. Но ты знаешь, я не страдаю дереалом. [С дереализацией и деперсонализацией на военную службу не допускают – легко понять катастрофичность ситуации, если в разгар боя солдат забудет, кто он и зачем].
- Тебя тошнило снегом – значит, внутренняя температура была ниже нуля, - озвучил эсэсовец.
- А еще мерзлая земля и опарыши – вот гадость! Похоже на ад или какой-то другой нижний слой. И, видимо, сейчас мы поднялись несколько выше.
Но это место не было безопасным – смартфоны перезагрузились и показали время, дату и локацию. Неутешительно. И воздух здесь был насыщен тревожным букетом больничных запахов. Диверсанты осторожно продвигались по коридору, обсуждая происходящее – мыслеобразами, чтобы не производить шума.
- Я затрудняюсь вот в чем, - размышлял Эдгар. – То ли Маркус Штриттматтер водит нас, словно по уровням компьютерной игры, то ли мы по каким-то внешним, космическим причинам провалились на самое днище, а теперь потихоньку ползем наверх. Как полагаешь?
- Полагаю, что все-таки второе. С червоточинами никогда нельзя быть уверенным, - ответил Пилот. – Да и с психологической стороны: это какая самоуверенность, чтобы играть с противниками, как кошка с мышью, в таких масштабах. А у Штриттматтера наверняка самооценка так себе, как и у нас всех. Это только нищие духом ничтожества мнят себя всемогущими. А он достаточно интеллектуален, чтобы сомневаться в себе и задумываться о последствиях. Опять-таки, червоточины слишком непредсказуемы, чтобы забавляться с ними.
- Согласен.
- Смотри, кажется, это лаборатория или санчасть, - Фридрих указал на матовые стеклянные двери, закрывающие центральный проход. В коридоре также было два левых и одно правое ответвление – длинные, залитые тусклым светом, унизанные запертыми дверями. Наверняка там было, на что посмотреть, но проверить их все не было никакой возможности.
Толкнув стеклянные двери, диверсанты очутились в реанимационной палате, выдержанной в той же бледно-зеленой цветовой схеме. Точнее – в секции из четырех палат каждая из которых была рассчитана на 10 коек. Болезненная вонь молотом ударила по обонянию.
Тяжелый зловонный воздух был заполнен мерным гудением аппаратов ИВЛ, а на каждой кровати лежал обрубок человеческого тела – без рук, без ног, у некоторых оставалась одна конечность или фрагмент, кто-то был вовсе разобран до оголенных внутренностей или просто освежеван. Все они были в багровых ожогах и гноящихся абсцессах, пульсировали волдырями и сочились некротическими выделениями. За несчастными не было никакого ухода – на культях и ранах были бинты, которые давно никто не менял. У некоторых вместо искусственной вентиляции легких была трахеостома – дырка в горле с трубкой, откуда вырывался сиплый клекот, довершающий картину полной дегуманизации.
Аппараты мерно шумели и попискивали, накрывая гнетущим ужасом и безысходностью.
- Святые демоны, - выдохнул эсэсовец. – Это брошенная лаборатория Штриттматтера. – Люди, которых он собрался разобрать для своих приборов типа той электростанции, но бросил в спешке. Интересно, когда он свалил? Это они так дня три пролежали, если не больше.
- Дней пять даже, уже начали гнить, - проговорил летчик. – Ну там обезвоживание, интоксикация от всех этих выделений...
- Мы же их отключим? – спросил Эдгар.
- Да, лучше отключить. А почему они все в ожогах?
- Возможно, часть из них были ранены в ходе похищения. Он же сбивал самолеты, чтобы похитить летчиков с определенными расовыми признаками. Также от переходов по его телепортам могут быть радиационные ожоги.
- Точно. Но вот внешне больше похоже на ожоги от воспламенения топлива, так что от взрыва самолета, может быть.
По ходу разговора диверсанты шли по палатам и выдергивали из розеток аппараты, и несчастные изувеченные люди замирали в предельном покое смерти.
Из глаз летчика по щекам струились слезы, а глаза эсэсовца оставались бесстрастно сухими, как объективы видеокамер.
- Это когда же он их бросил? – спросил Тотенкопф.
- Похоже, он использовал свои знания пространства и времени, - ответил Пилот. – По ходу нашего времени – когда ты нашел меня и остальных ребят, видимо, он это заметил на видеокамерах – тут же наверняка кругом камеры – Пилот метнул настороженный взгляд на потрескавшийся потолок – да и свалил, как бы пять дней назад. Никогда не понимал эти временные загоны. Или, может... Какое сегодня число?
Тотенкопф посмотрел на смартфоне
- Сейчас показывает 27 июля 2019 года. Твой день рождения, но год такой странный...
- Вообще непонятно, это ведь другой слой получается. Нет, ну какой же ублюдок, ну как так можно обращаться с живыми существами? Это что же, он хотел сделать такое и с теми ребятами?
- Да. Штриттматтер также хотел поступить и с тобой.
- Вот черт...
- Ему для разных приборов нужны люди определенных типов. Псионики для получения энергии, летчики ради обостренных органов чувств. Он предпочитает использовать арийцев и других индоевропейцев.
- Ох, сука. Он вот так их пилит и разбирает. Адское мышление. Все, вроде этот последний, - Пилот выдернул провод, и обожженный гноящийся обрубок испустил вздох облегчения, замерев навсегда.
В конце палаты были такие же матовые стеклянные двери – диверсанты прошли через них и очутились в коридоре в фиолетовой цветовой схеме.
- Интересно, цвет что-то значит или просто так? – заметил Тотенкопф.
- Может быть, медицинское отделение было зеленым, а это другое что-то? – предположил Пилот.
- Похоже.
По обе стороны коридора привычно тянулись запертые двери. Тотенкопф замер, чтобы отдышаться – и дверь, к которой он прислонился, чуть подалась.
Эсэсовец толкнул дверь, одновременно отскакивая боком, по-кошачьи. Но из затемненной комнаты никто не выскочил.
- Там есть человек, - прокомментировал Фриц мыслеобразом.
Диверсанты вошли в комнату.
Маленькое помещение было почти пустым – только два дивана, кожаных и того же дизайна, что можно увидеть в Рейхе, но не черных, а темно-красных. И блестящий хромированный шест, к которому была прикована девушка.
Обычно при виде обнаженной девушки, Тотенкопф обращал внимание не только на половые признаки, но и на лицо, может быть, на лицо в первую очередь. Но у этой девушки лица не было. И это не глухой латексный костюм – она была полностью голой, это было заметно по неуловимым неровностям естественной текстуры кожи.
Тотенкопф окинул взглядом комнату, а Фриц просканировал некрозрением – девушка вполне могла быть приманкой, в конце концов, были же причины оставить эту дверь незапертой. [Или все же не было? Я всегда упускаю человеческие слабости – лень, рассеянность, халатность – которые иногда оказываются судьбоносными].
- Чисто, она здесь одна, - озвучил Фриц.
Оба диверсанта приблизились. Девушка стояла прямо, прикованная к шесту стандартными полицейскими наручниками.
Ее фигура была великолепна: высокий рост, порядка 180 см, длинные ноги, развитые плечи и бедра, узкая талия, грудь третьего размера, что при таком росте совсем не тяжеловесно – изящное, сильное тело. Кожа белая с прожилками вен, словно мрамор. Можно было решить, что это балерина или стриптизерша, но хищно-плавная грация и особая выправка выдавали военнослужащего – эта девушка была боевым офицером, как они.
Но чуть подрагивающие плечи выдавали, что этот красивый сильный человек сломлен и держится лишь рефлекторно.
- Неудивительно, - озвучил Фриц. – У нее нет лица не из-за мутации. Оно удалено хирургически. Я сначала подумал, что это безликий женского рода – до этого мы видели только мужчин. Но нет, видишь неровности?
- Словно у статуи сбили лицо, - завершил мысль Эдгар.
- Зачем это надо было? – поразился Фриц. – Удалить глаза, ноздри.... Волосы удалены лазером, скорее всего. Выровнять и стянуть кожей. Зачем?
Рыжий эсэсовец встал вплотную и заговорил с несчастной девушкой.
- Милая, не бойся. Мы не причиним тебе боли.
Никакой реакции. Он положил руку ей на плечо. Девушка чуть подалась вперед, приоткрыв губы цвета спелой вишни. Черный провал рта казался неестественно большим на опустошенном лице. Ни зубов, ни языка не было видно.
- Голосовые связки тоже удалили, - констатировал Фриц. – Ну-ка. Если ты меня слышишь – покрути головой. Пожалуйста.
Голова девушки осталась в прежней позиции – чуть наклоненной вперед.
- Чудовищно, - выдохнул Пилот.
- Идеальная секс-игрушка. Не видит, не слышит, не говорит. Только работает. Ее можно как угодно нарядить. Надеть парик, маску... Зачем только язык удалили? Это ведь прекрасный инструмент. Ну-ка, есть еще мысль, - Тотенкопф положил правую руку на плечо девушке, успокаивающе поглаживая, а левую руку запустил ей между ног. От внимания диверсанта не укрылось, что половых органов не было видно – обычно они хотя бы чуть-чуть заметны.
- Как странно. Вагина смещена назад. И объединена с анальным отверстием. Тут только одна дырка.
- Типа клоака у птиц? Однако, это всю анатомию перекосило – нужно ведь было нарастить уретру. Ну и слизистые оболочки вообще плохо приживаются. Главное, зачем так издеваться? Чудовищно.
Тотенкопф задумчиво смотрел на свои пальцы, блестящие от смазки.
- Когда я прикоснулся к ней – руку как бы начало затягивать. Вот как если ежа взять за живот – он начнет сворачиваться и выталкивать руку. А тут наоборот – втягивать внутрь. Мышцы перестроены, что создают крепких охват и вакуумный эффект.
Безликая девушка оставалась полностью безучастной к манипуляциям. Она не пыталась вырваться или закрыться. Лишь тяжелое дыхание вырывалось из провала рта.
- Что нам с ней делать? Взять с собой калеку мы не можем, ведь в отличие от крипстеров и других безликих существ, у нее нет никаких альтернативных органов чувств. У нее осталось осязание и чувство присутствия. Бедняжка полностью дезориетирована.
- Придется оставить ее здесь, - решил Фриц. И прочитав мысль друга, пояснил, - Убивать не надо. Она... Может быть, она станет свободна каким-то образом, - сказал он, сам до конца не зная, что это может значить.
Эдгар вытер руки влажной салфеткой, следом за Фрицем выскользнул из комнаты, аккуратно прикрыв дверь.
На всякий случай проверили другие двери – все было заперто.
- Что ж, идем дальше, - проговорил Фриц.
Через 30 метров фиолетовый коридор привел в общегородские коммуникации – они отличались более простой отделкой и некоторой небрежностью, зато здесь не было тягостного больничного духа. Это было обычное, живое пространство.
- Чувствуешь вибрацию? Это метро, - заметил Фриц.
Но эсэсовец не превратился в кота. Он стал обладателем длинного узкого тела, похожего на змеиное, без конечностей и плечевого и/или тазового пояса, с длинным гибким хвостом и мощным корсетом мышц. Это тело длиной порядка двух метров было покрыто короткой пятнистой шерстью в серо-черной схеме городского камуфляжа. Только живот – то есть, вся нижняя поверхность тела – покрывала плотная ребристая кожа, характерная для рептилий.
Он провел языком, тонким и раздвоенным, по своим новым зубам. Короткие мелкие резцы, острые клыки-кинжалы, премоляры и моляры, похожие на зазубренные лезвия секатора. Зубная формула хищного млекопитающего, скорее всего, все-таки кота. И он может шевелить ушами. Прикольно.
Умозрительно можно было представить, что он превратился в какой-то странный гибрид кота и змеи. Зачем существу, ползающему по земле, шерсть – ужасно непрактично, она просто вытрется до лысин. Да и широколобый кошачий череп не слишком подходит для преодоления всевозможных нор, ущелий и прочих коммуникаций мира земли, в которых обычно обитают змеи.
Проклятый Штриттматтер и его боди хоррор закидоны!
Как бы то ни было, эсэсовец был все еще жив и вполне боеспособен.
«Интересно, а зубы у меня теперь ядовитые? Вроде бы канальцы в клыках прощупываются. А настрой-то боевой – даже захотелось опробовать мои новые опции на ком-нибудь из врагов».
Он распрямился и двинулся вперед. Ползти было непривычно, да и угол зрения вызывал затруднения – но вскоре Тотенкопф понял, как держать голову, чтобы видеть не только пол и плинтуса.
Вереница запертых дверей вызывала тоску и бессилие. В прыжке он без проблем захватывал пастью дверную ручку, а гравитация помогала поворачивать ее – но впустую. Что может сделать змея с магнитным замком? Гнетущее ощущение слабости усугублялось тем, что сами двери были обычными межкомнатными – в своем теле Эдгар выбил бы любую без усилий. Теперь же приходилось двигаться только прямо по коридору.
Через 10-11 минут Тотенкопф выбрался к лестнице, ведущей вверх. Пути вниз не было – похоже, он находился на самом нижнем уровне здания. Рядом располагался лифт – он мог бы дотянуться до кнопки, но больше заинтересовался лестницей.
Самый нижний уровень? Дно – буквальное и фигуральное?
Но всегда есть, куда ниже.
Затененное пространство под лестницей обрывалось в темноту, пахнущую свежей землей.
Кто-то другой немедленно устремился бы наверх, хоть ползком по лестнице, хоть в прыжке дотянулся бы до лифта.
Но инстинкты разведчика позвали в противоположном направлении. Да и сам он хотел, прежде всего, выяснить участь своих друзей и соратников.
Эдгар скользнул вниз.
Ниже дна.
Словно штопор, он ввинчивался в сырую черную пустоту, пахнущую свежевырытой могилой и ржавчиной. Глаза пришлось закрыть, тем более, света здесь не было вовсе. Звуков тоже – тишина облепила со всех сторон мокрой черной ватой. А вот вибриссы пригодились. Достаточно легких касаний, чтобы понять, что впереди: земляная стена (безвредно, но непреодолимо), тонкая металлическая сетка (легко перекусить, главное, не пораниться, проползая в проделанное отверстие), скользкая живая плоть неизвестного подземного обитателя (лучше не связываться) провода и трубы (ни в коем случае не трогать – удар током или ожог паром гарантированы) или свободное пространство.
Тотенкопф утратил ощущение времени и целесообразности своих действий. Он скользнул в очередной проход – узкое пространство вдоль пучка кабелей, тянущихся из бесконечности в бесконечность.
В какой-то момент он перестал чувствовать свое тело.
Затем его накрыло отвратительное чувство, словно тело плавится. Утрата контроля – до чего же это пугающе и тоскливо.
Тотенкопф обнаружил, что стоит – в своем теле нормальной конфигурации, с руками и ногами, но без хвоста и других нечеловеческих атрибутов. Хотя мысль о вибриссах имела привкус сожаления, возвращение вызвало приступ эйфории. Что важно, это было именно его тело – тело арийца, прирожденной машины смерти, доведенной до совершенства тренировками на основе боевых техник самых разных народов мира. Любопытно, что одежда, кинжал и украшения также вернулись. Кроме кителя и рубашки с галстуком, так что на нем остались только брюки с ремнем, берцы и открытая майка. Зато рюкзак вернулся со всем немногочисленным содержимым. Эдгар провел рукой по голове и почувствовал короткий мягкий ежик на макушке, переходящий на затылок, и шелковую гладкость по бокам. Заодно проверил форму черепа – и мысленно усмехнулся своей паранойе. Все было в порядке.
А окружающее пространство изменилось радикально: на смену давящему подземелью явился холодный простор, залитый льдистым лунным светом.
Луна была почти полной, чуть-чуть убывающей. Ее сияние усиливалось, отражаясь от искрящегося снежного покрова, укутывающего хвойный лес, простирающийся на все видимое пространство. Деревья располагались довольно редко, Тотенкопф не мог определить, находится ли он на опушке или в глубине редкого, но обширного леса. Фаза Луны говорила, что он переместился во времени – сейчас Луна должна быть растущей и совсем молодой, шел пятый лунный день. Впрочем, снег и мороз были в этом плане заметно красноречивее.
По ощущениям – примерно -18 Цельсия. Температура шоковой заморозки. Открытой майки, обрезанной так, что широкие проймы открывают бока до талии, тонких штанов и берцев явно недостаточно.
Без суеты, неторопливо, Эдгар прошелся по пространству среди деревьев. На жгуче-колючие поцелуи зимы он пока не обращал внимания. Рыхлый девственный снег скрипел под берцами – в ледяной тишине звук казался очень громким и механически жалобным, словно плач машины, брошенной гнить на свалке.
Яркие синие тени от деревьев расчерчивали белизну покрова, скрадывая рельеф. Несколько раз Тотенкопф проваливался в сугробы глубже, чем ожидал.
Эдгар отпрянул, приняв боевую позу – но перед ним было всего лишь зеркало.
Зеркало из чистого бледно-синего льда. Цвет глаз самого Эдгара. Такой цвет лед приобретает под большим давлением, когда воздух, придающий обычному льду серо-серебристый цвет, выходит, оставляя замерзшую воду. Впечатление, что зеркало вырезали из толщи ледника [не скандинавского токсичного ледника, а обычного, из замерзшей воды], а затем отполировали до зеркальности. Впрочем, зеркало было ненастоящим – оно довольно сильно искажало перспективу, так что Эдгар видел себя заключенным в некий стеклянный шар, заполненный снегом, лесом и луной – словно внутри новогодней игрушки. Его собственное отражение делало его еще более худым, и очень высоким, но согнутым, чтобы вписаться в шар, а черты лица не просматривались вовсе – вместо лица лишь тусклое синевато-белое пятно, сколько бы он ни крутился. При этом принт на майке в виде кошачьей морды в белом круге и другие детали одежды выглядели более или менее четко, зависимо от ракурса. Эдгар провел пальцами по своему лицу – нет, в безликого монстра он не превратился.
Таких зеркал он обнаружил довольно много, насчитал 22 и бросил – похоже, они были разбросаны по всему лесу, редко и бессистемно, как деревья. Высотой порядка 4 – 5 метров, шириной полтора метра. Обработана была только лицевая сторона, с остальных граней лед застыл хаотичными наплывами и потеками, так что толщина была различна – от 40 см до двух метров. Лицевые грани располагались хаотично – точнее, система наверняка в них была, но Тотенкопф решил сосредоточиться на других вещах. Тем более, стороны света никак не хотели определяться – Луна висела достаточно низко, но по ощущениям располагалась строго на юге. Здесь вообще все было как-то неуловимо искажено. Тотенкопф также обратил внимание на деревья. То ли у этих сосен ветви растут сильно ниже обычного, то ли толщина снежного покрова достигала тех метров и более. Второе вероятнее – тем более, что сосны были такими же голыми, как и лиственные деревья, от которых также виднелись только кроны, зачастую лишь верхняя часть. Оккупация зимой длилась здесь очень долго и заканчиваться не собиралась.
Тишина давила. Он слышал лишь скрип и шорох снега и собственное дыхание. В ночном зимнем лесу должны быть какие-то звуки – но нет, местная фауна хранила молчание. Да и были ли здесь звери и птицы? Эдгар представил различных лесных жителей, погруженных в глубокий морозный сон в бескрайней белой толще замороженной пустоты. В равнодушном белом плену, без надежды на освобождение.
Но кто-то живой здесь был. Эсэсовец это чувствовал – потому и не мог уйти. Да и куда идти? Вряд ли здесь есть какое-то укрытие, до которого он мог бы добраться. Зима уже пустила ледяные корни в его тело. Редкие тонкие волоски на руках стояли дыбом – жалкая попытка противостояния холоду. Пальцы начало покалывать.
«Жаль, что я не росомаха или псевдолис с его роскошной шубой, - подумал разведчик. – Впрочем, у звероформы тоже свои минусы».
Эдгар резко остановился. Не нужно быть зверем, чтобы почувствовать чье-то присутствие в этом вымороженном безмолвии. Направление и расстояние – прямо на два метра и немного вниз.
Эсэсовец принялся разрывать снег. Радость от того, что он снова видит свои руки – длинные, цепкие, унизанные кольцами и браслетами – уступила обжигающему холоду. Холод активно кусал его пальцы, так что снег казался горячим. Но он продолжал вспарывать и ломать жесткую корку снега своими короткими ногтями, покрытыми черным лаком.
Руки покраснели и болели, но диверсант не останавливался. Он угадал – под снегом был кто-то живой. Эдгар чувствовал его слабое, но стабильное дыхание – словно тихую вибрацию. По ощущениям, это был молодой мужчина ариец. Нужно было торопиться. Снег разлетался во все стороны колючей россыпью. Вот показался оливковый летный комбинезон. Короткие фиолетовые волосы. Блеснули серьги в ушах. Фридрих?
Отбрасываемый снег разлетался белыми крыльями, часть его осыпалась обратно, путаясь в фиолетовых волосах и застывая на бледных губах с пирсингом, сияющим в лунном свете, и Тотенкопф в ужасе отбрасывал его вновь. Он бы не вынес, если бы увидел, что снег не тает.
Эдгар вытащил Пилота из снежной могилы. Летчик дышал и слабо, но осознанно двигался, стремясь выбраться на поверхность. Открыв глаза, он встретился взглядом с Эдгаром и порывисто обнял его. Рукава комбинезона были задраны до локтей – на иссиня-белой коже шрамы стали бордово-фиолетовыми. Пилот хрипло закашлялся, его начало тошнить – удушающей смесью из мерзлой земли со снегом и, Эдгару показалось, мертвыми опарышами. Он не отстранился, а перехватил Фрица удобнее и придержал его волосы. Отдышавшись, Пилот смог заговорить
- Мне очень холодно. Как нам отсюда выбраться?
- Кажется, здесь должны быть ворота.
- Может быть, вот эти? – Пилот показал на одно из зеркал, таинственно сверкающее в лунном свете.
- Нет, это какие-то странные образования, но толку от них немного. Надеюсь, вреда тоже. Нужно поискать.
Ходьба по глубокому снегу ничуть не помогала согреться, но все же в движении скорость замерзания была немного меньше. Среди деревьев блуждал слабый, но злобный ветер, походя хлеставший морозной плетью лица и открытые участки кожи.
Впрочем, уже через 13 минут (по ощущениям, смартфоны зависли) Фриц воодушевленно воскликнул.
- Ворота!
Действительно, на более широком прогале возвышались ворота. Металлические кованые ворота, подобные можно увидеть на входе в парк аттракционов, территорию какого-либо учреждения, даже на кладбище. Уровень снега здесь был явно ниже – отчего казалось, что Эдгар и Фриц стоят на холме, а ворота в низине. Но рельеф был образован именно уровнем снега – это было заметно по воротам и по деревьям, наконец-то показавшим стволы. Впрочем, деревья были покрыты толстой коркой льда, под которой просматривались странные круглые наросты.
- Что это? На следы от срезанных веток не очень похоже. Их слишком много, - заметил Эдгар.
- Больше всего это похоже на закрытые глаза. Кажется, даже видно щель между веками, - заметил Фридрих.
- Не смотри на них, - предупредил Тотенкопф. – Вдруг они посмотрят в ответ?
- Вот дерьмо. Давай побыстрее пройдем через эти ворота и... и увидим, что дальше. Ворота такие интересные. Вот уж точно: то ли парк аттракционов, то ли кладбище...
Диверсанты осторожно подошли к воротам. За ними виднелось такое же ледяное безмолвие, но какое-то совсем статичное, словно голограмма, скрывающая реальные объекты. Ворота были закрыты, но не на замок, а просто прикрыты. Замок здесь был механический, навесной – его открытая дужка была зацеплена лишь за правую створку. Эсэсовец тронул ворота – они подались с пронзительным ржавым скрежетом. Фриц настороженно покосился на спящие в ледяном плену деревья. Никакой реакции. Эдгар взял его за левую руку своей правой рукой, а левой толкнул створку ворот.
Ворота распахнулись.
Затемнение и ощущение рывка куда-то вверх.
За четверть секунды до перехода Тотенкопф услышал тихий вой. Сдержанный из последних сил плач зверя или человека – неважно – полный отчаяния и безысходности. Здесь был кто-то еще, кому нужна была помощь и защита.
Но невозможно помочь всем – первое правило сотрудника спецслужб, независимо от расы, гражданства и идеологии.
Нужно расставлять приоритеты.
Тотенкопф почувствовал, как Пилот когтисто вцепился в его руку, и сжал пальцы в ответ – заледеневшие кольца металлически лязгнули.
Дата и слой реальности неизвестны, Берлин, точное время неизвестно.
Зрение быстро прояснилось. Эдгар и Фридрих обнаружили себя в длинном казенном коридоре. После ледяного плена леса здесь было восхитительно тепло. Диверсанты быстро согрелись и пришли в обычное состояние. Эдгар отпил несколько глотков Метаксы из фляги. Фриц не решился принимать алкоголь, поскольку он несовместим с нейролептиками, и Тотенкопф слегка растер его руки, чтобы быстрее восстановить кровообращение.
- Кстати, что это за лес? – задумался Фриц. – Все, что я чувствовал – лютый холод и отчужденное непонимание, словно в приступе дереализации. Но ты знаешь, я не страдаю дереалом. [С дереализацией и деперсонализацией на военную службу не допускают – легко понять катастрофичность ситуации, если в разгар боя солдат забудет, кто он и зачем].
- Тебя тошнило снегом – значит, внутренняя температура была ниже нуля, - озвучил эсэсовец.
- А еще мерзлая земля и опарыши – вот гадость! Похоже на ад или какой-то другой нижний слой. И, видимо, сейчас мы поднялись несколько выше.
Но это место не было безопасным – смартфоны перезагрузились и показали время, дату и локацию. Неутешительно. И воздух здесь был насыщен тревожным букетом больничных запахов. Диверсанты осторожно продвигались по коридору, обсуждая происходящее – мыслеобразами, чтобы не производить шума.
- Я затрудняюсь вот в чем, - размышлял Эдгар. – То ли Маркус Штриттматтер водит нас, словно по уровням компьютерной игры, то ли мы по каким-то внешним, космическим причинам провалились на самое днище, а теперь потихоньку ползем наверх. Как полагаешь?
- Полагаю, что все-таки второе. С червоточинами никогда нельзя быть уверенным, - ответил Пилот. – Да и с психологической стороны: это какая самоуверенность, чтобы играть с противниками, как кошка с мышью, в таких масштабах. А у Штриттматтера наверняка самооценка так себе, как и у нас всех. Это только нищие духом ничтожества мнят себя всемогущими. А он достаточно интеллектуален, чтобы сомневаться в себе и задумываться о последствиях. Опять-таки, червоточины слишком непредсказуемы, чтобы забавляться с ними.
- Согласен.
- Смотри, кажется, это лаборатория или санчасть, - Фридрих указал на матовые стеклянные двери, закрывающие центральный проход. В коридоре также было два левых и одно правое ответвление – длинные, залитые тусклым светом, унизанные запертыми дверями. Наверняка там было, на что посмотреть, но проверить их все не было никакой возможности.
Толкнув стеклянные двери, диверсанты очутились в реанимационной палате, выдержанной в той же бледно-зеленой цветовой схеме. Точнее – в секции из четырех палат каждая из которых была рассчитана на 10 коек. Болезненная вонь молотом ударила по обонянию.
Тяжелый зловонный воздух был заполнен мерным гудением аппаратов ИВЛ, а на каждой кровати лежал обрубок человеческого тела – без рук, без ног, у некоторых оставалась одна конечность или фрагмент, кто-то был вовсе разобран до оголенных внутренностей или просто освежеван. Все они были в багровых ожогах и гноящихся абсцессах, пульсировали волдырями и сочились некротическими выделениями. За несчастными не было никакого ухода – на культях и ранах были бинты, которые давно никто не менял. У некоторых вместо искусственной вентиляции легких была трахеостома – дырка в горле с трубкой, откуда вырывался сиплый клекот, довершающий картину полной дегуманизации.
Аппараты мерно шумели и попискивали, накрывая гнетущим ужасом и безысходностью.
- Святые демоны, - выдохнул эсэсовец. – Это брошенная лаборатория Штриттматтера. – Люди, которых он собрался разобрать для своих приборов типа той электростанции, но бросил в спешке. Интересно, когда он свалил? Это они так дня три пролежали, если не больше.
- Дней пять даже, уже начали гнить, - проговорил летчик. – Ну там обезвоживание, интоксикация от всех этих выделений...
- Мы же их отключим? – спросил Эдгар.
- Да, лучше отключить. А почему они все в ожогах?
- Возможно, часть из них были ранены в ходе похищения. Он же сбивал самолеты, чтобы похитить летчиков с определенными расовыми признаками. Также от переходов по его телепортам могут быть радиационные ожоги.
- Точно. Но вот внешне больше похоже на ожоги от воспламенения топлива, так что от взрыва самолета, может быть.
По ходу разговора диверсанты шли по палатам и выдергивали из розеток аппараты, и несчастные изувеченные люди замирали в предельном покое смерти.
Из глаз летчика по щекам струились слезы, а глаза эсэсовца оставались бесстрастно сухими, как объективы видеокамер.
- Это когда же он их бросил? – спросил Тотенкопф.
- Похоже, он использовал свои знания пространства и времени, - ответил Пилот. – По ходу нашего времени – когда ты нашел меня и остальных ребят, видимо, он это заметил на видеокамерах – тут же наверняка кругом камеры – Пилот метнул настороженный взгляд на потрескавшийся потолок – да и свалил, как бы пять дней назад. Никогда не понимал эти временные загоны. Или, может... Какое сегодня число?
Тотенкопф посмотрел на смартфоне
- Сейчас показывает 27 июля 2019 года. Твой день рождения, но год такой странный...
- Вообще непонятно, это ведь другой слой получается. Нет, ну какой же ублюдок, ну как так можно обращаться с живыми существами? Это что же, он хотел сделать такое и с теми ребятами?
- Да. Штриттматтер также хотел поступить и с тобой.
- Вот черт...
- Ему для разных приборов нужны люди определенных типов. Псионики для получения энергии, летчики ради обостренных органов чувств. Он предпочитает использовать арийцев и других индоевропейцев.
- Ох, сука. Он вот так их пилит и разбирает. Адское мышление. Все, вроде этот последний, - Пилот выдернул провод, и обожженный гноящийся обрубок испустил вздох облегчения, замерев навсегда.
В конце палаты были такие же матовые стеклянные двери – диверсанты прошли через них и очутились в коридоре в фиолетовой цветовой схеме.
- Интересно, цвет что-то значит или просто так? – заметил Тотенкопф.
- Может быть, медицинское отделение было зеленым, а это другое что-то? – предположил Пилот.
- Похоже.
По обе стороны коридора привычно тянулись запертые двери. Тотенкопф замер, чтобы отдышаться – и дверь, к которой он прислонился, чуть подалась.
Эсэсовец толкнул дверь, одновременно отскакивая боком, по-кошачьи. Но из затемненной комнаты никто не выскочил.
- Там есть человек, - прокомментировал Фриц мыслеобразом.
Диверсанты вошли в комнату.
Маленькое помещение было почти пустым – только два дивана, кожаных и того же дизайна, что можно увидеть в Рейхе, но не черных, а темно-красных. И блестящий хромированный шест, к которому была прикована девушка.
Обычно при виде обнаженной девушки, Тотенкопф обращал внимание не только на половые признаки, но и на лицо, может быть, на лицо в первую очередь. Но у этой девушки лица не было. И это не глухой латексный костюм – она была полностью голой, это было заметно по неуловимым неровностям естественной текстуры кожи.
Тотенкопф окинул взглядом комнату, а Фриц просканировал некрозрением – девушка вполне могла быть приманкой, в конце концов, были же причины оставить эту дверь незапертой. [Или все же не было? Я всегда упускаю человеческие слабости – лень, рассеянность, халатность – которые иногда оказываются судьбоносными].
- Чисто, она здесь одна, - озвучил Фриц.
Оба диверсанта приблизились. Девушка стояла прямо, прикованная к шесту стандартными полицейскими наручниками.
Ее фигура была великолепна: высокий рост, порядка 180 см, длинные ноги, развитые плечи и бедра, узкая талия, грудь третьего размера, что при таком росте совсем не тяжеловесно – изящное, сильное тело. Кожа белая с прожилками вен, словно мрамор. Можно было решить, что это балерина или стриптизерша, но хищно-плавная грация и особая выправка выдавали военнослужащего – эта девушка была боевым офицером, как они.
Но чуть подрагивающие плечи выдавали, что этот красивый сильный человек сломлен и держится лишь рефлекторно.
- Неудивительно, - озвучил Фриц. – У нее нет лица не из-за мутации. Оно удалено хирургически. Я сначала подумал, что это безликий женского рода – до этого мы видели только мужчин. Но нет, видишь неровности?
- Словно у статуи сбили лицо, - завершил мысль Эдгар.
- Зачем это надо было? – поразился Фриц. – Удалить глаза, ноздри.... Волосы удалены лазером, скорее всего. Выровнять и стянуть кожей. Зачем?
Рыжий эсэсовец встал вплотную и заговорил с несчастной девушкой.
- Милая, не бойся. Мы не причиним тебе боли.
Никакой реакции. Он положил руку ей на плечо. Девушка чуть подалась вперед, приоткрыв губы цвета спелой вишни. Черный провал рта казался неестественно большим на опустошенном лице. Ни зубов, ни языка не было видно.
- Голосовые связки тоже удалили, - констатировал Фриц. – Ну-ка. Если ты меня слышишь – покрути головой. Пожалуйста.
Голова девушки осталась в прежней позиции – чуть наклоненной вперед.
- Чудовищно, - выдохнул Пилот.
- Идеальная секс-игрушка. Не видит, не слышит, не говорит. Только работает. Ее можно как угодно нарядить. Надеть парик, маску... Зачем только язык удалили? Это ведь прекрасный инструмент. Ну-ка, есть еще мысль, - Тотенкопф положил правую руку на плечо девушке, успокаивающе поглаживая, а левую руку запустил ей между ног. От внимания диверсанта не укрылось, что половых органов не было видно – обычно они хотя бы чуть-чуть заметны.
- Как странно. Вагина смещена назад. И объединена с анальным отверстием. Тут только одна дырка.
- Типа клоака у птиц? Однако, это всю анатомию перекосило – нужно ведь было нарастить уретру. Ну и слизистые оболочки вообще плохо приживаются. Главное, зачем так издеваться? Чудовищно.
Тотенкопф задумчиво смотрел на свои пальцы, блестящие от смазки.
- Когда я прикоснулся к ней – руку как бы начало затягивать. Вот как если ежа взять за живот – он начнет сворачиваться и выталкивать руку. А тут наоборот – втягивать внутрь. Мышцы перестроены, что создают крепких охват и вакуумный эффект.
Безликая девушка оставалась полностью безучастной к манипуляциям. Она не пыталась вырваться или закрыться. Лишь тяжелое дыхание вырывалось из провала рта.
- Что нам с ней делать? Взять с собой калеку мы не можем, ведь в отличие от крипстеров и других безликих существ, у нее нет никаких альтернативных органов чувств. У нее осталось осязание и чувство присутствия. Бедняжка полностью дезориетирована.
- Придется оставить ее здесь, - решил Фриц. И прочитав мысль друга, пояснил, - Убивать не надо. Она... Может быть, она станет свободна каким-то образом, - сказал он, сам до конца не зная, что это может значить.
Эдгар вытер руки влажной салфеткой, следом за Фрицем выскользнул из комнаты, аккуратно прикрыв дверь.
На всякий случай проверили другие двери – все было заперто.
- Что ж, идем дальше, - проговорил Фриц.
Через 30 метров фиолетовый коридор привел в общегородские коммуникации – они отличались более простой отделкой и некоторой небрежностью, зато здесь не было тягостного больничного духа. Это было обычное, живое пространство.
- Чувствуешь вибрацию? Это метро, - заметил Фриц.
Зайчег
Стиль да, есть, хорош. А рассказ... Разве что для тех, кто автора похвалить желает. Выдранный кусочек чего-то о чем-то. В итоге - ни о чем. Впрочем, в туалетах и освежители читают...