Страшные истории и мистические истории

И вот я иду по улочкам, по которым проходил не раз, когда возвращался из Мира и привозил ребятам их заказы. Но никогда – никогда – на моей памяти здесь не было так тихо, никогда Приют не казался пустым. В дождь, в снег, в пору лагерей, ночью – никогда. В окнах домиков всегда горел свет, за стенами раздавались голоса и смех, из дверей то и дело кто-нибудь выходил и входил в другие. А сейчас нет ничего. Только дождь и ветер.
Твержу себе, что так и должно быть, ведь из Приюта уехали все, кого удалось найти – живыми или... нет, язык не повернется назвать их мёртвыми. Мертвецы не дышат, у них не бьётся сердце. А те, кого мы увозили, погрузив носилки в три машины, больше походили на спящих. С той лишь разницей, что за десять лет ни один из них ни разу не проснулся, чтобы поесть или попить. Даже не пошевелился во сне. Я говорю в прошедшем времени, потому что неизвестно, где они сейчас. На момент отъезда их было ровно семнадцать – я сам считал, четыре года назад осталось пятеро, а в прошлом году ушёл последний. Не спрашивайте, куда они делись. Я сам не уверен.
Не замечаю, как дохожу до своего домика. Когда-то его дверь была выкрашена в красный цвет, сейчас краска почти слезла, и если не знать, что здесь жил воспитатель, ни за что не догадаешься. Я был единственным из взрослых, кто согласился поселиться так близко к воспитанникам.
По сути, Приют принадлежал именно им. Кого-то он принимал, кого-то отвергал, а кого-то делал своей частью, но та его, условно говоря, половина, что граничила с Миром, принадлежала старшим. Не знаю, может, пятьдесят или семьдесят лет назад было по-другому, но когда я пришёл сюда, дела обстояли именно так. Они собираются в стаи, выбирают атаманов, устанавливают Законы... а воспитателям остаётся только стоять в сторонке, прятаться на своей улочке при малейших признаках бури да время от времени отчитывать кого-нибудь из наименее влиятельных ребят... Оставалось...
Достаю из кармана ключ, который с тех самых пор носил в кармане – не нашёл в себе сил выбросить или хотя бы спрятать – и вставляю его в замочную скважину, но повернуть не решаюсь. Слишком много сил и времени я потратил, борясь со своими видениями, привычками и искушением приехать в эту брошенную деревеньку. Не могу я так просто взять и отказаться от таких трудов.
Идёт всё – дождь и время, – а я стою, не осмеливаясь открыть дверь дома, в котором прожил 12 лет. Но открыть нужно. Открыть, войти и снова сделать это место обитаемым. На самом деле мне просто страшно, хотя я не признаюсь в этом даже самому себе. Я боюсь, что сейчас войду в свой домик, дверь которого красил в красный цвет каждое лето, поставлю на пол спортивную сумку и лягу спать, а утром проснусь от яркого солнца прямо в глаза и пойду на маленькую кухню готовить себе завтрак – омлет или бутерброды. И всё будет как обычно. Даже голоса за окном. Потом, наверное, раздастся стук в дверь или окно, я открою, и Арши предупредит, что они пошли на речку – как всегда, не уточнив, кто именно, – вернутся к обеду. Я их отпущу и, наверное, даже не удивлюсь. С другой стороны, я очень хочу, чтобы так и было, а годы, проведённые в Мире, станут обычной парой-тройкой дней, которые я потратил, затариваясь «аленькими цветочками» и кое-чем для себя.
Окончательно промокнув, я наконец решаюсь и поворачиваю ключ в замочной скважине. Толкаю дверь плечом. Она открывается, даже не скрипнув. Не знаю, чего я ждал, но встречают меня только темнота, тишина и вековой слой пыли. Никаких призраков, зловещих скрипов или теней. Вернее, теней много, но все они совершенно обычные. Включаю фонарик и его лучом обшариваю стену справа от входа в поисках включателя-выключателя. Он почти не виден под слоем пыли, но я знаю, где искать, поэтому скоро раздаётся щелчок, и прихожую озаряет на удивление яркий свет. Учитывая то состояние, в каком мы оставили посёлок, я не ожидал, что проводка всё ещё способна на что-то большее, чем пара щелчков выключателя. Однако Приют оказался таким же живучим, как и его воспитанники...
По привычке бросаю сумку под вешалку, отчего в воздух поднимается облачко пыли. Нет, сейчас я спать определённо не лягу. Для начала надо разобраться с серым покрывалом на всех горизонтальных поверхностях.

В распахнутое окно врывается лёгкий ветерок. В лучах солнца кружатся пылинки. На столе завывает старый транзистор. Мокрая тряпка оставляет за собой длинный след на пыльном полу. Солнце только поднялось, а я уже почти отмыл свой домик. По второму кругу – основную пылюку я смыл вчера вечером. Сейчас мне осталось отмыть пол в спальне и ящики в столе.
С полом я справляюсь на удивление быстро. Теперь надо перетащить ящики в ванную. Выдвинув верхний, я натыкаюсь на фотографию, такую же пыльную, как и весь Приют после десяти лет покоя. Откуда она здесь? Я хоть и уходил в спешке, но ничего не оставлял. Протираю фотографию рукавом кофты и чуть не падаю. Нет, это точно не моё – я никогда бы не стал хранить нечто подобное.
Лето. На детской площадке Приюта обосновалась группа детей. Девочка в тёмных очках и восемь мальчишек. Все примерно одного возраста – восемь-девять лет, может десять. Конечно, я знаю всех этих ребят. Это третий домик или, как их прозвали воспитатели, Свора. Девочка в очках, сидящая по-турецки, – их атаман. Её звали Арши. Рядом, положив одну руку ей на плечо, пристроился мальчик с ожогом на лице – Хромой. Сзади сидит Гоблин. Его видно не полностью – только лохматую голову, которую он устроил между Арши и Хромым, да руку с какой-то бутылочкой, полной грязно-бурой жидкости. Ну и рожки, которые он поставил атаману. Ещё дальше, на качелях, примостились братья-близнецы – Бесы. На головах капюшоны, руки в карманах. Вертушку облюбовали почерневший от солнца Дворняга дворовый пёс Бас. Горку занял Паук. На переднем плане разлеглись Картёжник и Хан. Притворились, будто играют в карты.
Свора – первый на моей памяти домик, в котором мальчики и девочка жили вместе. Потом стали перемешиваться и остальные, но началось всё именно со Своры. Постепенно сформировались ещё 4 стаи: Рота (строжайшая дисциплина плюс чинопочитание), Балаган (стремление выделяться всегда и везде, и неважно, каким способом), Подполье (пришёл, взял всё, что плохо лежит, ушёл), Чтецы (всюду с книгой, но ведь и это неплохое оружие, правда?). Свора потихоньку развалилась – Хан стал атаманом Балагана, Бесы – Подполья, в третью пришли новые ребята, завязалась маленькая война с Ротой (вернее, с их командиром, Батыем, который хотел занять место Арши и установить свою диктатуру во всём Приюте).
Под моей опекой находились третий домик и четвёртый – Свора и Подполье. И обе эти стаи были уникальны. Вообще-то, так можно сказать и про остальные, но про них я знаю сравнительно немного. Свора была, во-первых, самой дружной, во-вторых, самой малочисленной (девять человек вместо положенных десяти-двенадцати), в-третьих, неуправляемой. Совершенно. Воспитатель, занимавшийся ими до меня, спешно покинул Приют при первой же возможности, на прощание посоветовав мне «запастись успокоительным». Да, на первых порах было сложно, но потом я понял, что Сворников невозможно контролировать – с ними можно только договориться. Возможно, у меня всё равно ничего бы не вышло, если бы Арши не решила мне помочь. Свора видела, как их атаман относится к новому воспитателю – как к старшему и безусловно имеющему некоторые... права, и старалась брать пример. До того, как стать их воспитателем, я уже какое-то время работал в Приюте, но относились ко мне иначе и не то чтобы лучше.
Я не пытался перевоспитывать Сворников, читать нотации о том, «как должны вести себя хорошие дети» или что-то ещё. Просто однажды, после особо неприятного инцидента, я очень доходчиво объяснил им, как важно научиться вовремя делать ноги. Ведь, по сути, можно всё. Главное – не оставлять следов и не попадаться. Помниться, я ещё дал им несколько советов по этому поводу. Разумеется, мелкие и не очень кражи и хулиганство после того разговора не прекратились, но ловить ребят стали гораздо реже.
Потом, когда Сворники разбежались, появилось Подполье с Бесами во главе. Близнецы всегда были лучшими ворами в Приюте. Они первыми (не считая Арши) научились взламывать самые сложные замки и находить самые секретные тайники, забирать всё, что плохо лежит и уходить, не оставляя за собой следов. Даже тот, кого обворовали, замечал пропажу только через несколько дней. Неудивительно, что стая, собравшаяся вокруг Чертей, стала стаей воров. Правда, воровали они не часто, а если и воровали, то не всем Подпольем в десять человек, а маленькими группами по двое-трое. Но своё название стая получила из-за умения братьев стряпать разные зелья, способные отправить тебя на другой конец сознания – в Лабиринт или Лес. Туда можно Уйти и без вспомогательных средств, но большинство Путешественников начинают свой Путь именно с похода в ванную Подполья. Не знаю, из чего смешивали эти зелья, но меня один раз так забросило, что я провёл в Лабиринте почти год и, наверное, там бы и остался, не найди меня Арши. А в Приюте прошло всего несколько дней.
Также Путешественники-Подпольщики (коих было не в пример больше, чем в других группах) обладали удивительной способностью толкнуть на Рынке любую безделушку из Лабиринта по цене народной реликвии.
В прихожей хлопает дверь. Я бы, наверное, не придал этому особого значения и списал на сквозняк, если бы тут же не раздался негромкий смех. Настолько знакомый, что у меня по коже пробегает противный холодок. На мгновение мне кажется, что девочка на фотографии у меня в руках усмехается. Озорно, как перед очередной шалостью. Но лишь на мгновение, а потом картинка приобретает свой обычный вид. Вот, что значит надышаться пылью! Пора выбираться на свежий воздух.
Но когда я выхожу из спальни, на входной двери меня встречает бумажка, прилепленная на скотч.
Дбрпжлвтьдмй, Crbr! – приветствуют меня черные буквы на белом листке.
Первая мысль, мелькнувшая у меня в голове это: они знают. Только потом я вспоминаю, что «они» покинули этот мир десять лет назад. Почти половина воспитанников – двадцать восемь человек – просто взяли и исчезли. Разом. Осталось лишь несколько человек, но они никому ничего не сказали. Некоторые ничего и не знали, но остальные просто помалкивали. Потому что не может быть такого, чтобы, например, Серый не знал, куда делась Арши. Честно говоря, я удивлён, что он остался.
Потом директор распорядился «разобрать Приют по камушку, но найти этих молокососов». Из «молокососов» нашли только семнадцать человек-куколок, что неудивительно, а я невольно стал одним из тех, кто знал, где искать, но молчал. Я догадывался, куда ушли ещё почти тридцать подростков, но не спешил делиться догадками с директором и другими воспитателями. А смысл? Если кто-то из них и знал о существовании Лабиринта, то верили в это, как в сказку о Колобке.
За время, проведённое в Мире, я и сам списал свой «поход» и все истории, рассказываемые ребятами, на воспалённое воображение. Сейчас я в этом не так уверен – даже если мы не ходили по Лабиринту, то что-то в Приюте определённо есть. Хотя бы атмосфера места, видевшего десятки смертей. А иначе какого чёрта я снова схожу с ума? Какого чёрта я вижу приветствие, зашифрованное по старой традиции? И ладно, если бы оно было вчера, когда я пришёл, так нет же! Оно появилось позже, возможно, за несколько минут до моего выхода. Не сомневаюсь, надпись обращена ко мне, потому что Цербер в Приюте был только один, но о своей кличке я больше нигде не распространялся, так что... Нет, на хулиганов это не спишешь – из обитаемых мест здесь только деревня, до которой топать и топать, и та давно заброшена.
Какой-то чёрт дёргает меня оторвать записку от двери. Сразу выясняется, что на обратной стороне бумажки есть продолжение, написанное без шифра: "Если не спросить, никогда не узнаешь. Если знаешь, нужно лишь спросить".
У меня из груди вырывается нервный смешок, который сразу становится смехом сумасшедшего. Я знаю эту игру! Она стара, как мир, во всяком случае, в Приюте в неё играли задолго до моего появления. Правила донельзя просты: после получения приглашения ты задаёшь вопрос и по подсказкам, как пазл, собираешь ответ. Если ты всё делаешь правильно, то в конце концов получаешь вполне вразумительный ответ на заданный тобой вопрос и возможность задать ещё один. Но ещё ни разу – ни разу! – в игру не приглашали воспитателей. А у меня в руках ни что иное, как приглашение в игру.
Чаще всего эти приглашения выписывали Проводники, а их было не так много. Нетрудно догадаться, кто пригласил меня. Каждый Проводник, насколько я знаю, по-своему сокращал эту фразу. Кот писал «Не спросишь – не узнаешь», Левый Бес – «Иногда нужно лишь спросить» и т.д. И только один из Проводников никогда ничего не сокращал. Арши. Да и почерк её.
Но чтобы вступить в игру, нужно знать все правила, а в моих знаниях есть... один маленький пробел. Я не знаю, как задавать первый вопрос. Да и играть с мёртвыми мне, мягко говоря, не хочется. Что бы ни случилось здесь тогда, я всё-таки склонен верить версии директора:
– Это было массовое самоубийство, дорогой Цербер, и ничего более. Просто детишки настолько боялись выпуска, что решили, что выйдут отсюда только вперёд ногами.
Неважно, что «вперёд ногами» вынесли от силы половину. Мало ли в Приюте мест, где можно спрятаться, прежде чем что-нибудь с собой делать! Но, чёрт возьми! Тогда я вообще не понимаю, что тут происходит! Какого чёрта я получаю уже третье послание от мёртвых воспитанников?